Н.В.Ниночкина, Книжная палата. После переезда в Киржач я не оставлял попыток издать книгу и сего ради забрел в это издательство в Измайлове, в районе, где прежде жил. Эти дамы, которых теперь уже не отличить, уговорили меня не делать этого, но и компенсировать урон не захотели.
В.Ф.Матвеева, Книжная палата. Это не была собственно Государственная книжная палата, это издательство так называлось, но, по-моему, они даже не встали на ноги, потому что уговорить их принять мою рукопись мне, скорее всего, не удалось. А место было хорошее, зеленое, цвела весна и надежды в душе.
Ф.Ф.Кузнецов, + Литинститут. Уверен, что плохая репутация образовалась у меня именно из-за отношений с 1 секретарем Московской писательской организации. Но в Литинститут я поступил без малейшей его протекции, пусть не врут. Если бы была протекция, Субботин бы меня просто не принял. И познакомился я с Кузнецовым уже после поступления, а прежде знал через третьих лиц (через ту же Н.Трофимову). Время было горячее: я женился, и надо было обустраиваться. Затеи с первыми сборниками в «Молодой гвардии» и в «Современнике» ничего не дали. (См. «Мемориальный архивариус №2. Письма А.В. Драчеву»). Но настоящая горячка началась, когда Субботин выпер меня из семинара, и я искал, куда приткнуться. Ф.Ф.Кузнецов связал меня с О. Новопокровским, деятелем ж. «Сельская молодежь», но я настолько не любил журналистику, что еле-еле состряпал для них очерк. Очерк не пошел. Были еще какие-то совещания молодых (У11, У111, Московское), на которых я тоже присутствовал и тоже по протекции, но не в качестве полноправного участника: так, сбоку припека, вольнослушатель. Оказавшись на заочном в семинаре В.Д. Цыбина, я расстроился, хотя жил в литературных местах (ахматовских и гумилевских, в г. Бежецк). И вот тут-то началась очередная «опупея», которую, вероятно, и заводить не следовало. Но чего не сделаешь ради семьи, ради женщины и из честолюбия. После окончания института Ф.Ф.Кузнецов принял меня на работу консультантом в МО СП, а на деле – корреспондентом писательской многотиражки «Московский литератор». И после чрезвычайно долгих препятствий, осечек и трудов пробил для меня и моей семьи ордер на квартиру (одну из тех, что принадлежали писательской организации). Вот тут-то на меня и стали серьезно коситься «голодные рты», потому что членом СП я не был, да и работал без охоты, да и в партию не шел. Первая квартира, помню, была квартира переводчицы Н. Волжиной (хорошая переводчица, я потом читал) где-то возле Парка Культуры, на ул. Тимура Фрунзе. Заслуженная переводчица от меня и моей жены отбоярилась, переезжать никуда не захотела. На квартиру, как будто, претендовала еще какая-то писательница - еврейка, гвалт поднялся до небес, и простодушные молодые провинциалы ретировались подобру-поздорову. Потом был еще некий вариант на ул. Нагорной (где-то возле университета). Ф.Ф.Кузнецов был настойчив и радел о земляке. В результате мне пробили новый ордер: переводчик М. Курганцев и переводчица Л.Дудина съезжали из двухкомнатной квартиры в Измайлове куда-то на Полянку, а нам предоставляли ее. Когда я, наконец, вселился, я был уже седой и «мертвый», я был уже калека моральный и физический – столько нервотрепки пришлось пережить. И это притом, что всю работу провел Ф.Ф.Кузнецов. Когда теперь говорят – «компенсация морального урона» - вот этого (в денежном эквиваленте) мне и следовало требовать от Московской писательской организации. Придавленный моральными обязательствами, я заскучал и засомневался в первоосновах; я не был ничему рад, работал из-под палки, а по ночам усиленно сочинял (насочинял чертову прорву). (См. также «Исповедь Никиты Кожемяки», хотя там ситуация сильно шаржирована и драматизирована – из художественных целей). Коллеги, теперь «новые» большие администраторы (Ф.Ф.Кузнецов умел заботиться о смене) – Ю.М.Поляков, Н.И.Дорошенко, Е.В.Жернова - тогда надо мной трунили и потешались, а мне было не до шуток. Я убедился, что, сказавши «а», Ф.Ф.Кузнецов не намерен говорить «б»: бесчисленные попытки издать книгу, хоть стихов, хоть прозы, ни к чему не приводили, хотя – казалось – «телефонное право» работало. Я совсем перестал что-либо понимать – такие густые интриги плелись вокруг не то, что каждого положенного сборника, а и вокруг каждого газетного материала. А мне хотелось печататься: пора! Помню, как был благодарен С.М. Мнацаканяну, когда он представил меня в своей же газете как романтика с подборкой мрачных стихов. Будешь тут романтиком – когда кругом стена, и выхода не видно. Идти на компромисс с совестью ради успеха и материальных благ – это верный путь в сумасшедший дом. Говорю вам как опытный человек. После окончания «опупеи» я надолго выбыл из литературной жизни и хотел видеть только леса, поля и реку. Деревенский человек, я возненавидел город, все его соблазны, а свое стремление опубликоваться стал считать вообще преступным. Прописанный в Москве, я, в сущности, целое десятилетие грелся возле родителей в поселке Михайловка Тотемского района Вологодской области. Меня тошнило от столицы, как от белены. Но меня ждали еще другие удары и потери (развод, бесконечные поиски работы, болезни). В баньке с пауками я оказался без сильных челюстей и жвал, и теперь валялся на полу кверху лапками. Я больше не хотел видеть никакое высокое начальство и боялся его, как огня. Если художественные задачи не реализуются прямым путем, лучше удалиться в башню из слоновой кости или поскандалить, а не идти на компромисс с совестью. Есть простые ценности, но они в природе, их нет в социуме, как бы ни агитировали за общительность и как бы ни целовались напоказ с любых англизированных кинолент, сцен и трибун. Норма – быть в ладу с собой, а совать голову и руки в молотилку – извращение.
Е.Раппопорт, Литературная учеба. В рецензии от 14.9.1980 №1301 она упрекает меня в манерничанье и недостатке чувства меры. Отвергнут тот же злосчастный «Полуденный зной» и тот же «Абсолют», хотя их интонация естественнее. Похоже, я посылал им самые ранние свои стихи. Мне в те годы казалось, что за некоторые стихи меня вообще можно уже сажать в тюрьму, так что в журналы я часто предлагал что-нибудь попроще. На те, убоже, что нам не гоже.
Л.В.Шипов, Аспект-Пресс. Отвергнута работа «Оноре де Бальзак. «Человеческая комедия».
С.Ф.Евстафьев, Цитадель. В этом московском издательстве я работал грузчиком и «составителем книжных партий», после того как решил для себя не связываться больше с высокопоставленными людьми. Ну, уж эти выжиги и третировали меня зато! Христианского смиренномудрия мне хватило ненадолго, и людей, которые на глазах интеллектуала, таскающего пачки с книгами, сами без конца считают пачки денег (денег было много: закупщики тотчас расплачивались наличными), я попросту вскоре послал. Нет, сперва я предложил им издать мою прозу. Они сказали: нет. «Пускай вам кто другой отгружает книжки», - сказал я и покинул этих шкурников без сожаления. А ведь они не только продавали чужие книжки, они и издавали свои, я знал это!
Когда разрешили хапать, многим людям деньги застили белый свет.
Г.В.РОЙ, Молодая гвардия. С этой издательницей у меня совсем не было контакта. А если мне и помогала по мелочи и советом, то Е.Н. Еремина. Как-то я спросил Еремину, не жена ли она Михаила Павловича. «Что вы, что вы, бог с вами! Лучше в омут». Не зна-аю, М.П.Еремин был замечательный человек.
Т.Х.Глушкова, + Дрофа. Творчество Бальзака изучают в старших классах, кое-где даже есть спецкурсы, а уж в филологических-то вузах этот классик востребован. Но мою книгу упорно не хотели издавать. Т.Х.Глушкова извещала меня, что «Дрофа» издает только учебники для общеобразовательных учебных заведений. Неправда! Если бы я не видел книг, подобных моей, изданными именно у вас, зачем бы мне к вам соваться? Отказ датирован 24.8.1998 г.
