царевичи Николай и Михаил держали себя чересчур строго, холодно и надувались, «как марабу». За что тут же снова получали выговор от матери.
Неудивительно, что на окружающих великие князья производили впечатление молодых стариков. Немногие знали, что они любят поострить и подурачиться. Французский актер Феликс де Скво, в 1819 году игравший в спектакле «Бывший молодой человек», вспоминал, как его пригласил к себе Михаил Павлович, а через некоторое время приехал и Николай. «Поменьше этикета, — сказал тот при знакомстве. — Мне хочется похохотать, пошутить. Право, такие минуты большая редкость» [367]. Они устроили рампу из поставленных на пол подсвечников и начали декламировать сцены из «Вертера» Гёте. Царевичи знали текст наизусть, один говорил роль Шарлотты, другой Альберта. За остальных персонажей играл де Скво.
Но ведь во все остальное время приходилось демонстрировать суровость и собранность. Отсюда показанное в повести противоречие: «Будучи в душе игрок, никогда не брал он карт в руки… а, между тем, целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за разными оборотами игры». Германн говорит о себе: «Игра занимает меня сильно… но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее».
Престол сильно занимал великого князя, но он не мог жертвовать уже имеющимся положением, ради химер, и потому до времени просто напряженно следил за политическими маневрами других игроков.
Расслабиться Николай смог только после того, как получил корону. Его, и правда, не знали. В одном из писем императора матери прозвучала новая нота: «Раз я так сказал, значит, могу себе это позволить». Теперь в кругу близких он хохотал так, что падал со стула. Играл ночью на трубе, чтобы отдохнуть от дневных бумаг, и, случалось, будил семью. «Он слишком откровенен… — с неодобрением запишет королева Виктория в 1844 году, во время визита императора в Англию, — и с трудом сдерживает себя».
При подобном характере из необходимости скрытничать и внутренней потребности быть собой могло родиться сумасшествие. Высочайший аналог Германна помешался бы не от проигрыша, а от продолжения тягостной комедии, в которой человек веселый должен быть строгим, а общительный — непроницаемым.
Но в результате все эти качества остались на дне души и создали неразрешимое противоречие, подобное коллизии Германна: пламенные страсти и железная воля, их обуздывающая. Теперь угроза сумасшествия исходила изнутри императора. Внешний толчок — вроде встречи со Старухой, «тайной недоброжелательностью» — мог только спровоцировать помешательство.
«Седое божество»
В текстах Пушкина встречается еще одна «старая ведьма» — это Наина из «Руслана и Людмилы», противостоявшая главному герою и оказывавшая помощь его сопернику Фарлафу.
С последним разобраться нетрудно — он заявлен как карикатура на Александра I: толстый, трусливый, хвастливый, любитель подремать. Его характеристика в первой же песне вызывает в памяти множество стихов об императоре. «Фарлаф, крикун надменный» — «Я всех уйму с моим народом, / Наш царь в конгрессе говорил». «В пирах никем не побежденный» — «Я сыт здоров и тучен… / Я пил и ел и обещал — / И делом не замучен». «Но воин скромный средь мечей» — целая россыпь издевательств.
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал.
Или:
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.
Стало быть, если бы щипали «наши», то терпимо. Эти «наши» описаны «за чашею вина, или за рюмкой русской водки». Но их самих пощипали на Сенатской. Теперь оставалось надеяться: «Авось по манью Николая / Семействам возвратит Сибирь» — «наших каторжников» из письма Вяземскому.
Их, если верить мнению Елизаветы Алексеевны, августейший Фарлаф «смог бы заглушить… таким образом, что никто, кроме самих участников, ничего бы не заметил». Передушил бы во сне? Как «папеньку»? Пушкин писал о герое, что тот встретил Наину, «все утро сладко продремав».
Именно эта дама нуждается в пристальном внимании. Ее помощь Фарлафу — важный признак. Александру I пыталась помочь взойти на престол августейшая бабушка Екатерина II. У колдуньи обнаруживаются ее черты в сказочной, гротесковой форме. Это омерзительная старуха, пылающая жаждой любви. Да, некогда Наина была непреступной красавицей, но теперь она «седа, немножко, может быть, горбата». Теперь ей семьдесят.
Возраст мадам д’Юрфе по Казанове. Она готова к преображению. Но Финн, вызвавший ее страсть, с отвращением отталкивает от себя старуху.
Тема возможной «страсти нежной» между Германном и графиней лишь намечена. Хотя сама Старуха описана также беспощадно. Пушкина, судя по его письмам Каролине Собаньской, пугало разрушение, которое с возрастом охватывает человеческую плоть. Он даже готов был заподозрить прекрасную польку в том, что она демон, ведь изменений не происходило: «А вы, между тем, по-прежнему прекрасны… Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа еще некоторое время продержится среди стольких опавших прелестей — а затем исчезнет» [368]. Никогда не говорите женщине таких слов.
Красота Наины, как и красота старой графини, давно скатилась с нее как с гуся вода. И остался живой остов — ходячая маска смерти. Она-то и жаждет мужчины:
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Сообрази мое страданье!
Я трепетал, потупя взор…
Обратим внимание на слово. Германн тоже постоянно «трепещет».
Она сквозь кашель продолжала
Тяжелый, страстный разговор…
……………………………………………………
Мигая томными глазами;
И, между тем, за мой кафтан
Держалась тощими руками;
И между тем — я обмирал
От ужаса, зажмуря очи;
И вдруг терпеть не стало мочи;
Я с криком вырвался, бежал.
Вся картина отсылает к замечанию Константина Павловича, что однажды в Таврическом дворце он видел свою бабку с князем Зубовым, последним фаворитом. И к признанию Зубова, что у него дрожали ногти на пальцах.
Все это мог испытать Германн, если бы «подбился в милость» к графине и попытался стать ее любовником. Вместо этого он лишь стал свидетелем «отвратительных таинств ее туалета».
Мнение о том, что новый император Николай I, в отличие от старого — Александра, не выносил бабку, слишком упрощено. И в чувстве Александра не могло быть абсолютного приятия, поскольку он отрицал некоторые политические шаги императрицы, например, разделы Польши. И в отношении Николая было много не собственного, а внушенного матерью, которую он очень любил и которая многое претерпела от августейшей свекрови. То, что для посторонних людей — история
