прием в «Борисе Годунове»: «В русском тексте возникают диалектные формы, а затем и комично звучащие иностранные (польские, французские, немецкие) слова разношерстных союзников Димитрия, которые не понимают друг друга» [Greenleaf 1994: 189].
Как пишет Уильям Миллс Тодд: «Русские писатели начала XIX века, в отличие от своих французских и английских собратьев, имели дело с литературным языком, который сформировался совсем недавно, круг их читателей был крайне невелик, да и самой русской литературной традиции было едва сто лет от роду» [Todd 1986: 2]. Тодд ссылается здесь на В. В. Кожинова, писавшего о связи между Пушкиным и литературой Возрождения [Кожинов 1977: 167]. О гоголевском восхищении идеями неоплатонизма эпохи Возрождения (в особенности работами Микеланджело и Фра Анджелико) писал Михал Оклот [Oklot2009: 56–65].
Необычной формой таких представлений были, например, и созданные в XVI веке фастнахтшпили (Fastnachtsspiele) Ганса Фольца – пьесы, в которых разыгрывались религиозные диспуты между евреями и христианами; побеждали, разумеется, всегда последние. Подробнее о традиции фастнахт-шпилей см. у Джеймса Р. Эрба и Ги Борнье [Erb 1999; Borgnet 1999].
Бахтин находился под влиянием идей Анри Бергсона, когда писал свою работу о Гоголе и Рабле, поэтому в ней причудливым образом сочетаются собственные ранние идеи Бахтина о карнавале и соображения Бергсона о природе смеха, материи и течении времени. Гэри Сол Морсон и Кэрил Эмерсон отмечают, что увлеченность Бахтина Бергсоном и Кантом была крайне недолгой. «Ранние работы Бахтина, хотя и важны для понимания того, как развивалась его мысль, по большей части были написаны под влиянием чужих идей (Бергсона и неокантианцев), которые он быстро перерос, и содержат формулировки, от которых он отказался» [Morson, Emerson 1990: 7]. Однако если говорить о материальных объектах, участвующих в народных празднованиях, то в этом контексте ранние статьи Бахтина о Гоголе, многие из которых были написаны под влиянием идей Бергсона и Канта и получили развитие в его диссертации 1940 года, по-прежнему представляют научный интерес.
Катарина Хансен-Леве в своей работе о Гоголе указывает на важную разницу между различными карнавальными традициями: «Для того чтобы правильно понять природу гоголевского смеха, необходимо учитывать сущностную разницу между западноевропейской и русско-православной “культурой смеха”. Если в первом случае смех призван изгнать страх, то во втором смех скрывает за собой страх» [Hansen-Love 1994: 70].
Мини нудно в хати жить / Ой вези ж меня из дому, / Де багацько грому, грому, / Де гопцюют все дивкы, / Де гуляют парубки! (Из старинной легенды [Гоголь 1937–1952, 1: 111]).
Роберт Магуайр высказывает схожие соображения применительно к гоголевской повести «Страшная месть», утверждая, что именно в ней сформировались отличительные черты стиля Гоголя. Магуайр пишет, что события в этой повести происходят в «ограниченном пространстве», куда проникает некто посторонний, и в результате это пространство раскрывается и становится куда большим, чем тот город, в котором изначально разворачивается действие. В «Сорочинской ярмарке» есть много схожих элементов, но это в целом комическое, а не трагическое произведение [Maguire 1994: 3-21].
Гоголь так и не поставил пьес В. А. Гоголя-Яновского в Петербурге, хотя и мечтал об этом, однако использовал цитаты из них в своих эпиграфах, тем самым продолжив украинскую линию своего отца в собственных ранних повестях. См. письмо Гоголя к матери от 30 апреля 1829 года, в котором он просит ее прислать комедии отца [Гоголь 1937–1952, 10: 142].
Стивен Меллер-Салли утверждает, что эта точка зрения сформировалась еще при жизни Гоголя, чьи современники пребывали в расстройстве из-за того, что им так и не удалось сформулировать русскую национальную идею. «Украинский язык и фольклор казались тем самым деревом с глубокими корнями, к которому можно было привить современную русскую идентичность, и творчество украинских авторов, которые всеми силами пытались сохранить живую связь со своей национальной традицией, ценилось намного выше, чем слабые и подражательные попытки русских писателей в этой области» [Moeller-Sally 2001: 21]. В. В. Набоков считал большинство украинских произведений Гоголя, таких как «Вечера…» или «Тарас Бульба», ошибками молодости. «Он чуть было не стал автором украинских фольклорных повестей и красочных романтических историй. Надо благодарить судьбу (и жажду писателя обрести мировую славу) за то, что он не обратился к украинским диалектизмам, ибо тогда бы он пропал» [Набоков 1996: 53]. О национальной идее у Гоголя и Шевченко подробно пишет Юрий Луцкий [Luckyj 1971].
Эдита Бояновская, анализируя якобы присущий Гоголю панславизм, указывает на текстуальные свидетельства, говорящие о двойственной украинско-русской идентичности писателя [Bojanowska 2007]. Одним из первых исследователей, высказавших такую точку зрения, был И. Е. Мандельштам [Мандельштам 1992]. См. также книгу Юрия Луцкого об украинских корнях Гоголя [Luckyj 1998].
Роман Коропецкий и Роберт Романчук убедительно показывают, что Гоголь действительно не забывал о своих украинских читателях, и ссылаются на его письмо к Погодину от 20 июля 1832 года. «В этом письме Гоголь жалуется, что малороссийские помещики, как бы ни старались, не могут раздобыть экземпляров “Вечеров”» [Koropeckyj, Romanchuk; Гоголь 1937–1952, 10: 237–238].
Гоголь писал в письме к А. О. Смирновой от 24 декабря 1844 года: «Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская». В приступе самоуничижения он использует здесь пренебрежительное русское слово, обозначающее украинцев [Гоголь 1937–1952, 12: 418–419].
Джон Коппер указывает на сильное сходство между представлениями Гоголя о потустороннем и кантовским «миром вне опыта» [Коррег 2002].
Гоголь родился в селе Великие Сорочинцы (укр. Великі Сорочинці) в 50 километрах от родового имения Гоголей-Яновских [Stilman, Stilman 1990: 24].
Подробнее о взаимоотношениях Гоголя и его критиков см. у Меллера-Салли [Moeller-Sally 2001: 15–33].
Согласно Ричарду Греггу, фамилия Гоголь была выбрана из-за того, что предком Яновских якобы был гетман Правобережной Украины Остап Гоголь. Грегг ссылается здесь на Вересаева и Стилмана [Gregg 2004: 65; Вересаев 1933а; Вересаев 19336].
Грегг пишет: «Когда впоследствии в Петербурге объявился некий его украинский кузен, называвший себя Гоголем-Яновским
