гоголевских героев. Как писал впоследствии критик, «помещик Медяников, например, – чистейший сколок с Плюшкина», «прожившийся дворянин Кашемиров – эксцентрик и пьяница совсем во вкусе Ноздрева», одна из невест Чичикова Неонила Тюлепнева – «засидевшаяся дева, мечтающая о замужестве», «некоторое подобие „дубинноголовой“ Коробочки» [943].
Ващенко-Захарченко слегка подправил и телеологию чичиковских путешествий. «Предлогом поездки» нового Чичикова «по географическому пространству» России стало теперь не только посещение «родственников генерала Бетрищева», но и потребность «увидеть треволнения света, взглянуть на отечественные фабрики и мануфактуры» [944]. Понятно, что герой занимался попутно продажей скупленных мертвых душ, «приобретением теплого уголка» [945] и поиском удачной партии.
Поворот в сюжете наметился лишь ближе к концу книги, когда Чичиков, продав часть мертвых душ и получив «небольшой капиталец», женился на дочери городничего Машеньке. Однако дальнейшее счастливое «приращенье» семейства: появление «двенадцати штук канальчонков» [946], похожих на Чичикова, в именах которых он начал путаться, а также превращение Машеньки в толстую Марью Платоновну, в «Бог знает что», – все менее радовало Чичикова. К концу жизни он и вовсе осознал, что истинной его жизнью была лишь та, когда он общался с Бетрищевым, Маниловым, Плюшкиным, Собакевичем, Ноздревым, Настасией Петровной, «моей дорогой Коробочкой» [947]. А истинными его детьми, о которых он вспоминал и в предсмертном бреду, были те самые мертвые души, чей покой он «потревожил <…> в сырых могилах» [948].
При весьма низком художественном уровне книга Ващенко-Захарченко стала ранним примером того истолкования гоголевской поэмы, которое получит широкое распространение уже в ХX века: плутовство главного героя представало в ней как наиболее яркая сторона этого образа. В то же время сентиментальная мечта о семейной жизни в окружении жены и детей, которая в сознании Чичикова это плутовство отчасти оправдывала (вспомним реконструкцию поэмы А. М. Бухаревым), дискредитировалась, обнажая свою банальную и вместе с тем трагическую сторону.
Единственным прижизненным откликом на книгу Ващенко-Захарченко стала резкая рецензия на нее Н. Г. Чернышевского, где критик, в частности, высказал сомнение в том, что автор поставил на книге свое подлинное имя.
Что это за подделка, являющаяся так нагло? Что это за г. Ващенко-Захарченко, так дерзко заимствующий для своего изделия заглавие книги и имя Гоголя, чтобы доставить сбыт своему никуда не годному товару. <…> Если имя «Ващенко-Захарченко» не настоящая фамилия автора подделки, от которой мы предостерегли читателя, <…> а псевдоним, мы очень рады тому: автор проделки или раскаивается уже, или скоро будет раскаиваться в своей наглости, – если «Ващенко-Захарченко» псевдоним, автор, быть может, успеет укрыться от посрамления, переселиться куда-нибудь в такой уголок, где не знают подлинной фамилии, скрывшейся под псевдонимом; если же «Ващенко-Захарченко» – не псевдоним, а подлинное имя человека, сделавшего эту недостойную дерзость, мы искренно сожалеем о его судьбе: он своею безрассудной наглостью навек испортил свою репутацию [949].
«Карикатурными подделками» под гоголевских персонажей, разрушением завязанной Гоголем интриги назвал книгу Ващенко-Захарченко в первые годы ХX века публицист и библиофил А. А. Измайлов, сделав при этом оговорку, касающуюся заложенной в книге, но так и не реализованной возможности:
Если бы в авторе было больше уменья и дарования и его повествование стояло ближе к правде жизни, – роман был бы резким протестом против крепостного права [950].
То, что не мог или не хотел себе позволить Гоголь в конце 1840‐х годов, стало, по мысли Измайлова, делом вполне естественным накануне крестьянской реформы. И действительно, почти все герои Ващенко обличаются в преступном обращении с крестьянами. Но чтобы по-настоящему выразить протест, автору надо было бы изображать живых людей, а не «ходячие манекены» [951].
В другой своей статье, где тоже речь зашла о романе Ващенко-Захарченко, Измайлов высказал предположение, что в книге могли найти отражение «предания о том, как Гоголь хотел закончить свою поэму», сохранившиеся «спустя пять лет после его смерти и в тех местах, где у Гоголя было много земляков» [952]. Никакого подтверждения этому тезису он не дал.
Новые отрывки и варианты второго тома: обман, в который поверили многие
В трех первых попытках «дописать» «Мертвые души» вольно или невольно была задана та парадигма продолжения поэмы, которая с некоторыми вариациями и в различных комбинациях воспроизводилась и в дальнейшем. Основными ее компонентами стали: наказание Чичикова за мошенничество с последующим его перемещением в Сибирь; преображение Чичикова (как и других героев поэмы) как следствие понесенного им(и) наказания; домысливание того, чем могли бы стать Чичиков и другие герои поэмы применительно к иным временам и иным обстоятельствам.
Особое место в истории стилизаций, мистификаций и подделок [953] на тему «Мертвых душ» занял эпизод с «Новыми отрывками и варьантами» гоголевской поэмы, присланными бывшим директором училищ Могилевской губернии М. М. Богоявленским в редакцию журнала «Русская старина» и там опубликованными [954].
Публикацию «отрывков», которые на самом деле представляли собой видоизмененные первые три главы второго тома, сопровождало редакционное пояснение. Из него следовало, что материалы эти были получены М. М. Богоявленским от Н. Ф. Я–го (Ястржембского), которому, как утверждалось, их подарил Н. Я. Прокопович:
Представляемые нами отрывки составляют частью варьянты, частью дополнения тех списков первых глав второго тома «Мертвых душ», которые до сих пор найдены и изданы. Отрывки эти сохранились в рукописи, принадлежавшей другу и товарищу Гоголя по воспитанию в Нежинском лицее, Николаю Яковлевичу Прокоповичу (ум<ер> в 1857 г.). Рукопись (в 4‐ю долю) подарена была Прокоповичем на память его сослуживцу по преподаванию в I-м кадетском корпусе полковнику Н. Ф. Я–му. Полковник, живя впоследствии в губернском городе Могилеве, познакомился с директором училищ Могилевской губернии – Михаилом Максимовичем Богоявленским и, по его просьбе, охотно позволил снять точную копию с своего манускрипта. Эту копию М. М. Богоявленский – ныне директор С.-Петербургского коммерческого училища – весьма обязательно предоставил нам напечатать на страницах «Русской старины» [955].
В предуведомлении перечислены были и отличия новонайденных отрывков от известного уже печатного текста: «совершенно новые эпизоды» в рассказе о службе Тентетникова, его столкновение с начальником отделения Леницыным, его арест, рассказ дяди Тентетникова, действительного статского советника, о графе Сидоре Андреевиче.
В отрывках была также подробно прописана речь, с которой Тентетников обращался к крестьянам по приезде в деревню, и рассуждения о нем мужиков и баб. В главе II появлялись «размышления Бетрищева о службе и о „подлецах“, которые ее продолжают; замечание его о Михайловском-Данилевском», сватовство Чичикова у генерала Бетрищева его дочери Улиньки за Тентетникова, описание обеда Чичикова у Бетрищева, возвращение Чичикова к Тентетникову; рассказ
