отпущение грехов и привести к причастию. На этот же путь встал и он, надворный советник Павел Иванович Чичиков, когда увидел, что, что бы он ни предпринимал, все его поступки истолковываются превратно. С детства он, Чичиков, отличаясь мечтательностью, много думал о возможности построения Рая здесь, на земле, и о том, где, в какой части России его следует основать [1022].
Наговор этот в романе Шарова оказывается нужен Чичикову не только потому, что послениконовские священники уже «не те» и веры им никакой. Главное, что и земной рай представляется новому Чичикову не безмятежной, лишенной треволнений жизнью, но «тяжелой, трудной, часто и смертельно опасной работой», которая одна приближает «бесконечно радостное время» «начала возведения Небесного Иерусалима» [1023]. Именно это и заставляет Чичикова (притом что он сам «по характеру, устройству своей жизни» – «неприкаянный бегун» [1024]) все внимательнее присматриваться к ответвлениям раскола, в частности, к «странникам» («бегунам»):
Эта отрасль староверов убеждена, что иначе, не бегая от антихриста день за днем и год за годом, не признавая ни его денег, ни его документов и печатей – вообще того, чего нечистый так или иначе касался руками, невозможно остаться верным Богу [1025].
Причина, по которой местом для построения чаемого новым Чичиковым земного рая и нового, Небесного Иерусалима становится Сибирь, получает в тексте романа Шарова как историческое, так и нравственное разъяснение:
Между тем отношения Чичикова с влиятельными староверами из Петербурга и Москвы, с Рогожской, Волковской общинами, с поволжскими староверами от Ярославля до Саратова больше и больше слабеют. Древляя иерархия восстановлена, впервые после патриарха Иосифа освящено новое миро. В церквах и молельных домах поставленные в соответствии с каноном попы правильным образом совершают литургию, крестят и исповедуют, причащают, венчают, а когда срок земной жизни человека выйдет, отпевают его. То есть снова совершаются все таинства Господни. Но Чичиков видит, что власть антихриста этим не поколеблена – как он правил Россией, так и продолжает ею править. К богатым и влиятельным староверам он искусно подобрал ключик – полными пригоршнями сыплет им золото, и они думают об одном: как под завязку набить мошну. Теперь за паству, которую призван окормлять, Чичиков считает лишь староверов, которые, как и раньше, не сомневаются, что живут в царстве зла, и не хотят служить антихристу [1026].
Именно бегуны (странники), проповедующие бегство от антихриста, от зримо воплощенного в мире зла – к Богу и Земле Обетованной, становятся в дальнейшем паствой старца и странника, новоиспеченного епископа древлеправославной церкви Павла [1027]. Паствой, которая в чистоте своей и неподкупности еще сохраняется по ту сторону Волги, заселяя «горнозаводской Урал от Екатеринбурга, Первоуральска, Нижнего Тагила до Воткинска» [1028] (и не случайно в синопсисе продолжения «Мертвых душ» Павлу Ивановичу суждено принять иноческий постриг «в последнем, еще не закрытом монастыре на Иргизе – Верхне-Спасо-Преображенском» [1029], тоже в Сибири):
Чичиков каждый день с радостью убеждается, что в этом крае измена Всевышнему так и не сумела пустить корни. Здесь по-прежнему чуть не каждый готов убить и своего брата, и сына, коли он решится оставить Господа, вернуться в Египет. Хотя и меньше, но тоже много он ездит по казачьим областям Южного Урала, Терека, Кубани и Дона. Вместе все эти земли широкой полосой огибают центр России. Издревле здесь находили приют беглые, гонимые и преследуемые, селились ссыльные и бывшие каторжники [1030].
Казалось бы, тема Сибири как места, с одной стороны, нравственной нетронутости и чистоты, но вместе с тем страданий и каторги в романе Шарова решается контрапунктно. Пространство, которое Чичикову представляется идеальным для построения земного рая, становится для потомков Гоголя местом изгнания и лагерей. Через Сибирь (красноярский ГУЛАГ) проходит и главный герой романа – Гоголь Второй, агроном по образованию, на него и возложена миссия дописывания гоголевской поэмы.
И все же принцип контрапункта здесь оказывается обманкой. Поразительным образом, не только Чичикову, но также и гоголевскому потомку – зэку Гоголю Второму в суровой реальности ГУЛАГа удается обрести свою Землю Обетованную с ее непременными локусами: девственно нетронутым лугом, довольством и внутренним успокоением:
После приговора и этапа ветер для меня переменился, пошла полоса удач. Первая, конечно, – не попал ни на Колыму, ни на Северный Урал, где люди мерли как мухи. Треть этапа, в их числе и меня, определили в средний по величине лагерь в сотне верст от Красноярска. Назывался он «Росинка», а наш ОЛП – «Кедрачи». Всю осень мы споро валили лес для красноярских и новокузнецких шахт и заводов – они росли вокруг как грибы, – но к зиме пайку сократили вдвое, люди стали слабеть, и вытянуть план уже не удавалось. <…> Прямо посреди отведенной нам лесосеки, между двух пологих холмов, была поляна – гектаров пятьсот сухой ковыльной степи, лоскут еще не заросшего тайгой Канско-Ачинского ополья. Участок предлагался еще переселенцам во время Столыпинской реформы, но все, кто его смотрел, хоть и соглашались, что земля здесь хорошая, брать ее не брали. <…> Так этот луг никто и не тронул. Теперь вторая моя удача. В январе Костицын, вызвав в кабинет, сказал, что читал в деле, что я агроном, и предложил распахать эту землю. Что другого выхода нет, уже весной люди начнут пухнуть от голода, он понимал не хуже зэков. Я знал, что у нас есть пара тракторов и солярка, есть железо и своя кузня, лемехи, плуги выкуют в ней без проблем. Семенное зерно Костицын обещал выменять на лес в соседних колхозах. В общем, весной, едва сошел снег и земля прогрелась, мы подняли целину. <…> И люди у нас жили, тянулись из последних сил, некоторых даже удалось поставить на ноги. В любом случае зэки с других зон костицынскую считали за Землю Обетованную» [1031].
На самом деле утопия Земли Обетованной, которую Чичиков обретает для себя в Сибири, а Гоголь Второй – в Казахстане, поддерживается в романе не только дантовской моделью мироздания, не только утопическим сознанием староверов-бегунов, но еще и учением русского философа Николая Федорова, в котором бегунам чудится нечто родное [1032]. А ведь именно Федоров учил, что человечество должно самостоятельно исполнить замысел Творца – объединиться и построить рай на Земле. И обязательно воскресить всех предков, вплоть до Адама, не дожидаясь Страшного суда.
В этом контексте, казалось бы, совершенно новое звучание обретает предприятие Чичикова. «Доверенное лицо зла, его законный эмиссар», он год за годом скупал
