шли — со страниц газет или последнего «громкого» романа, из разговоров, телепередачи или с магнитофонной пленки. Вы и не замечаете, Анатолий Владимирович, как помогает вам ваша «беспутная» молодость. Именно искусство создало в вашем мыслительном аппарате многие из тех способностей, которые делают вас отличным математиком.
Эйнштейн говорил о Достоевском, что он дает ему больше, чем любой мыслитель, больше, чем математик и физик Гаусс. И все потому, что писатель ставит своих героев в острейшие, пограничные ситуации, помогает преодолевать психологический барьер очевидного, понятного, обыденного.
* * *
Интересная статья напечатана под рубрикой «Размышления» во втором номере журнала «Химия и жизнь» за 1978 год. Называется она «Наука и человек». Автор статьи сотрудник Всесоюзного института научной и технической информации Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике АН СССР Ю. А. Шрейдер обращает наше внимание на то, что самые фундаментальные понятия самых что ни на есть «научных» (т. е. наиболее формализованных) наук как раз хуже всего поддаются точному определению. Чаще всего это аксиомы, постигающиеся интуитивно. И «...математики знают, что в самих основаниях их науки скрыты серьезные логические трудности. Суть их, если говорить коротко, в том, что построение основ оказалось невозможным без того, что, казалось бы, навсегда преодолено математикой: без человеческой интуиции...»
Обратив внимание на то, что многие исходные понятия добывались человечеством с помощью интуиции, воображения (т. е. методами искусства), автор настаивает на гуманизации науки. Утверждает, что и сегодня тоже цели научных изысканий, методы их часто подсказаны бывают субъективными человеческими качествами и общественными ценностями. И сегодня ученый работает тем успешнее, чем точнее он чувствует парадоксы, противоречия бытия и познания, чем тоньше ощущает пульс своего времени, чем больше «токов» мыслей и чувств (!) проходит через его ум и душу.
Трудно переоценить эвристическую (поисковую) роль искусства: оно побуждает к творчеству, оно вторгается в творческий процесс и помогает ему. И в этом своем предназначении искусство несомненно выполняет общественно важную, социальную функцию.
Стараясь направить Славку как можно более узко, не ошибетесь ли вы, Анатолий Владимирович? Ранняя «специализация» ребенка, ранняя ориентация «только на математику» тем и опасна, что создает человека ограниченного, не способного к подлинному творчеству. Математический аппарат он, конечно, освоит прекрасно, но все операции все равно быстрее совершает сегодня машина. От человека мы ждем другого — полета мысли, воображения и страстного, пылкого ума.
Искусство открывает новые возможности профессионального совершенствования не только в математике. Разве археологу, скажем, не понадобится образное мышление, чтобы по «черепу» воссоздать эпоху, утерянные связи прошлого, канувшего в Лету? Трудно себе представить историка, не знающего литературу. Ведь если орудия труда, предметы быта отражают тип материального существования, то произведения искусства наиболее полно выражают строй духовной жизни, а через это — и социальное устройство общества. Все мы знаем такие определения: «Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни», творчество Льва Толстого — «зеркало русской революции». И это — глубокие истины.
* * *
Общеизвестно: ребенок, который много читает, интересуется театром и кино, много знает, легко и успешно учится. Грамотен. Обладает хорошей памятью, накапливает много сведений об окружающем мире, жизни людей разных эпох и при случае оперирует всей этой информацией.
Не будем отрицать и менее серьезных, но «приятных» функций прекрасного. Отдых, развлечение. После очередного штурма математической задачи так хорошо расслабиться. В какой-то миг мы идем в консерваторию а в какой-то ситуации спешим в оперетту...
* * *
Я привожу все эти аргументы в пользу «иллюзий», в пользу «лишнего», Анатолий Владимирович, для вас — отца «будущего математика». Стараюсь размышлять в системе ваших понятий, не выходить за ее пределы.
Но есть у искусства и другие задачи, необыкновенно важные для всякого отца. Просто отца. Просто воспитателя.
Об этом стоит поговорить особо.
Речь идет о нравственной и гражданской функциях искусства. Но, пожалуй, это уже и не функции — это суть подлинно прекрасного, его смысл, его цель...
ГЛАВА ВТОРАЯ
РАЗМИНУЛИСЬ...
Я так и не отдала Анатолию Владимировичу папку с вырезками, цитатами и собственными заметками. И не только потому, что не было случая это сделать. Просто начав размышлять над проблемой искусство — родители — дети, решила вынести на более широкое обсуждение листки из папки. И не только их.
Ведь перекос в сторону сухого, последовательного рационализма не столь уж типичен, а главное, не он один ведет к родительским ошибкам.
Роль искусства в воспитании ребенка преуменьшается сегодня редко. Гораздо чаще родители стремятся приобщить детей к прекрасному. Стараются истово. Не препятствуют встрече ребенка с книгой, кинофильмом, театральным спектаклем. И надеются, вполне законно, сделать с помощью искусства свое чадо умнее, добрее, словом, лучше. Но не всегда им это удается.
...А память услужливо извлекает «материал». Я вспоминаю свою жизнь, знакомых мне ребят, пытаюсь анализировать их отношения с прекрасным...
Мы были соседями. И потому я неплохо знаю его родителей. Александра Федоровна — корректор издательства, женщина мягкая, интеллигентная, чуткая, с хорошим художественным вкусом. Николай Тихонович — станочник высокого класса, из очень семейных мужей и отцов. На работе активист, председатель цехкома. Дома он все время что-то мастерит, усовершенствует. Любит почитать перед сном, любит посмотреть телепередачи. В кино, театр, консерваторию он, истинный домосед, выбирается с трудом. И Александра Федоровна часто повторяет: «Вот вырастет Саша, походим с ним».
В своей семье Саша, словно кукушонок, не похож ни на кого. Мать и отец маленькие, хлопотливые, как ласточки. Он же большой, медлительный и чаще всего совсем неподвижный.
Больше всего в последнее время он любит лежать на диване. Диван ему чуть короток, боковинка его чуть жестковата. И потому Сашка затрачивает некоторое усилие, чтобы устроиться поудобнее. Раз — длинной рукой он подтягивает стул от стола к дивану и переносит на него ноги. Теперь его расслабленное тело лежит уже не совсем вдоль дивана, а как бы углом к нему. Два — еще одно очень рациональное движение головой, и он уже приятнейшим образом полулежит — полусидит поперек дивана, чуть подпираемый мягкой его спинкой.
— Мама, дай книгу!— кричит он.
Мама, с трудом выбрав секунду, когда оладьи на двух сковородках могут посидеть, кидается к Сашке из кухни.
— Нет не эту. Вот, рядом. «Зарубежный детектив», где повести гедеэровских авторов. Спасибо, мамуля!
Саша ласков, и мама буквально тает, она любит его и справиться с собственной любовью не в силах, даже
