1) никогда и ни при каких обстоятельствах не наказывать ребенка из прихоти – «в честь» плохого настроения или в зависимости от того, насколько именно нам было дорого то, что ребенок разрушил/поломал. Например, у многих родителей мера наказания за один и тот же проступок разнится в зависимости от того, насколько они раздражены к этому моменту событиями, произошедшими «где-то там». Так, за одного сломанного солдатика малыш может получить лишь: «Очень жаль, сынок, – теперь у тебя их будет не целая рота», потому что инцидент произошел в выходной день. А сломанная машинка уже через пару дней будет, например, «отмечена» часом стояния в углу, да еще сутками без телевизора, «чтобы закрепить эффект». Фактическое же различие между двумя случаями недоступно ребенку. Ведь он не знает, что тогда были блаженные выходные, а сейчас мама вернулась после «тяжелого понедельника» или очередного «разноса» в кабинете начальства… Он в обоих случаях всего лишь сломал игрушку и теперь не может понять, почему за одну его даже не выругали, зато за вторую – послали в настоящий «нокдаун» в плане всех развлечений на неделю. Еще меньше ему будет понятно, почему мама готова оставить его на месяц без сластей за оторванную тесемочку на любимом платье, если таких тесемочек на шторах он оборвал уже сотни, и без малейших последствий… Потому установленное единожды и навсегда наказание за «то или это» изменять в похожих случаях не следует – это сбивает наше чадо с толку, не давая ему усвоить, насколько тот или иной (или ряд однотипных) проступков плох или хорош. А в результате ложь становится для него выходом из тупика – позволяет даже не думать на эту тему, раз эти рассуждения заранее бессмысленны;
2) научиться выходить из эпизодов лжи по пустякам не через очередной «грандиозный скандал», а так, как заслуживают эти мелочи – в полушутливом тоне, но с явным намеком в нем. В шутках, которыми мы начнем буквально сыпать с этих пор, должны обязательно содержаться два момента – разумеется, помимо нашего искрометного юмора, который ребенок, быть может, и не оценит. А именно речь идет об очевидной констатации того факта, что мы заметили ложь, а также непреклонности в тоне, которым мы во второй раз предложим ребенку выполнить нашу просьбу. Например, случается, что мы просим ребенка убрать у себя в шкафу. Он возвращается подозрительно быстро с утверждением, что все сделал, хотя мы, помимо слишком короткого для царящего бардака времени на уборку, заметили еще и отсутствие характерных для нее звуков из комнаты. С нашей стороны логично предложить пойти проверить качество работы, заподозрив вранье… Наверняка наши подозрения тотчас и подтвердятся. Однако такой пустяк, как нежелание убирать прямо сейчас и в своем шкафу (там, где все должно подчиняться требованиям комфорта для его владельца), право, не заслуживает суровой кары. К тому же уличенный во лжи ребенок, возможно, тут же захочет исправиться. Но если мы «с порога» начнем ему в очередной раз выговаривать, этот путь будет перерезан автоматически. Лучше дать ему второй шанс, но дать так, чтобы до третьего дело не дошло. Допустим, мы можем пошутить: «Ага, ты, видимо, понял меня не совсем правильно – убрал порядок и навел вместо него бардак!» Но уже сразу после этого нужно сказать вполне всерьез: «Я просил(а) наоборот – убрать бардак и навести порядок. Если не сможешь – я уберу все сам(а) через час, но вечером не дам тебе поиграть с приставкой!» Это будет достаточно откровенно – шутка убедит ребенка в том, что прямо сейчас ему за ложь ничто не угрожает и что ему дана возможность поступить хорошо после того, как он уже поступил плохо (не убрал, да еще соврал). В то же время, он может оценить безапелляционность нашего тона на моменте описания ближайших последствий, а также угрозу альтернативы, о которой мы предупредили.
Однако в рамках таких эпизодов не следует давать ребенку сразу несколько задач по типу «немедленно все исправь, и не ври мне больше никогда». В общем, мы наверняка обижены и выдвигаем второе требование с не меньшими основаниями, чем первое. Просто сейчас для этого не время – ведь мы уже как бы простили ребенку ложь, поскольку немедля установили истину и пошутили на эту тему… И раз мы пообещали простить неумелое вранье, так и нужно поступить – ведь мы же не хотим сами прослыть обманщиками, верно?.. Ну, а во-вторых, дети в силу своего возраста вообще отличаются склонностью к веселью по поводу и без. Тем более это касается случаев, когда страх за последствия каверзы быстро сменяется пониманием, что все обойдется… Так что нам не стоит удивляться, если нашу поучительную шутку ребенок использует, чтобы перейти к длинному пререкательству (разумеется, тоже на ноте юмора), или превратит в другую игру. В этом нет ничего плохого, но – при других обстоятельствах. Потому, чтобы не дать ему окончательно «выскользнуть» и уйти от темы, тон нам нужно менять быстро – повторный наказ должен следовать сразу за шуткой и уже определенно не носить оттенка юмора;
3) учитывать отныне и впредь, что дети сами по себе не отличают маленькие шалости от крупных проделок. Поэтому в большинстве своем они боятся последствий того и другого одинаково сильно. К тому же, как и было сказано только что, наша собственная непоследовательность часто дополнительно отучает их различать масштабы своей провинности. Это значит, что мы же должны и обучить их, в каких случаях речь идет о пустяках, а какие мы прощать не настроены и не станем. Таким образом, если у ребенка сласти регулярно крадут «собачки, котики, мышки» и прочая, так сказать, живность, от нас требуется просто объяснить ему, что он всегда может прийти к нам и попросить еще конфету/пирожное и пр. И что мы, конечно, дадим ее – стоит лишь попросить;
4) заменить хотя бы часть (правда, значительную) случаев наказаний за проступок условием «исправь». То есть начать наказывать чадо требованием убрать разбросанное, починить сломанное, поставить на место сдвинутое и др. Подчеркнем, что потребовать это можно не всегда, поскольку очевидно, что ни ребенок, ни даже взрослый самостоятельно не исправят поломку в сложной аппаратуре – клавиатуре, мобильном телефоне, роутере и пр. Этого не потребуешь и там, где необходим иной специальный навык, например шитья, если наше чадо «дорвалось» до тюля занавесок. Плюс существуют и другие безнадежно испорченные вещи… Скажем, наш проказник еще наверняка кое-как помоет разрисованные маминой помадой стены и зеркало в прихожей, но саму помаду взамен испорченной уж точно не купит. Так что полностью наказания этим вариантом не заменишь. Однако он создает некоторый эффект выравнивания – ребенок ощущает некую справедливость в требовании исправить то, что он наделал сам. А в наказаниях этого элемента вообще не слишком много – даже при подробных объяснениях, почему и какой именно вред нанесли его действия;
5) отменить практику укоров по «воспоминаниям» о былых проступках. То есть отвыкнуть припоминать ребенку провинности, совершенные более 2 недель назад, за которые он к тому же уже получил «свое». Согласимся, что ребенок, растущий под грузом «вечных» мук совести, – это не здраво, и едва ли можно рассчитывать, что такой груз даст ему вырасти адекватной личностью. Если мы очень любим использовать этот прием с целью удвоения его чувства вины за теперешнюю провинность, от него придется отказаться. Как уже было сказано, дети – народ забывчивый, поскольку их жизнь насыщена новыми событиями втрое сильнее, чем жизнь уже познавших этот мир взрослых. А стало быть, детям воспоминания о подробностях уже прошедших событий вообще даются нелегко. Так что удвоить их провинность отсылкой к прошлым похожим фактам у нас и не получится. А если получится, не забудем, что удар вернется к нам бумерангом. То есть наше чадо тоже начнет копить сведения о наших ежедневных ошибках по отношению к нему… И придет в итоге к частому для детей выводу, что мы, видимо, его ненастоящие родители и нам его просто подкинули;
6) кроме того, учтем, что давно прошедшие эпизоды лжи, вскрывшиеся только сейчас, не менее проблематичны с позиции назначения наказания – опять-таки, по причине детской забывчивости или, если угодно, отходчивости. Подавляющее большинство детей отличает высокая способность к фантазированию и, более того, вере в собственную ложь. Иными словами, в тот «момент икс» наше чадо могло утешить себя мыслью, что оно поступает не слишком хорошо, но и не определенно плохо, поскольку оно сказало почти правду – лишь чуть-чуть исказило порядок событий или свое участие в них. Это весьма характерно для совестливых детей и даже взрослых – все мы при муках совести успокаиваем ее дополнительными соображениями в духе того, что мы не обманули в корне, а только «приврали»… Разница между нами и детьми в том, что где-то в глубине души мы продолжаем полностью отдавать себе отчет в мере своей вины. Ребенок же спустя изрядный промежуток времени, в течение которого он, упрямо повторяя себе, что он сказал «почти правду» или соврал «только немножко», может сам поверить в эту «облегченную версию». Так что, когда дело дойдет до вскрытия истины, мы будем судить о его проступке по установленным только что фактам. Но на этот момент ребенок половины этих фактов уже не вспомнит, а во вторую половину будет, так сказать, свято уверен, что «все было не так», и он, как и говорил сам себе, «почти не соврал». В итоге, если мы начнем доказывать обратное, он решит, что его кто-то оклеветал – преувеличил меру его вины. И этот вывод уже не будет лживым – наше чадо подумает так совершенно искренне, ведь оно «точно помнит», что соврало лишь «чуточку», а не от первого слова до последнего. И с этого момента каждый наш аргумент в пользу чужого слова будет казаться ему формой предательства – он будет слышать только, что мнению какой-то воспитательницы или учительницы (быть может, даже директора) мы доверяем больше, чем его!.. А стало быть, мы уже ничего ему не докажем, поскольку поймать и пристыдить ребенка можно только «на горячем». Все прочие методы воздействия успешно нивелируют особенности их психической деятельности, и это нужно обязательно учитывать, чтобы не провоцировать ненужных взаимных обид. А чтобы ничего подобного не произошло в данном случае, наказывать наше чадо, будем считать, уже поздно. Максимум, мы можем сообщить ему, что выслушали неприятную правду о нем от директора. Причем она была неприятной вдвойне потому, что директор сообщил нам новости, о которых мы ничего почему-то не знали… Нужно обязательно подчеркнуть, что нас задели не сами подробности, а то, что мы услышали их от постороннего человека вместо нашего чада. Мы можем отметить, также, что мнение директора об этом всем – явно не самое лучшее. А поскольку наш сын/дочь вынудили нас узнать о произошедшем из уст этого самого директора, мы бы хотели узнать другую правду и другое мнение – то, которое имеется у сына/дочери… Далее последует «минута откровенности» – если, конечно, ребенок сожалеет о содеянном или ему больше нет смысла врать на эту тему. Но ответом может стать и сбивчивое (из-за плохой памяти на подробности) «выгораживание себя». Впрочем, в данном случае детали уже не слишком важны – дело-то прошлое… Если ребенок покажет признаки раскаяния, нужно лишь попросить его (возможно, взять обещание), что более он не будет нас обманывать – на волне эмоций это может сработать на длительный срок. Если же он опять возьмется за самовыгораживание, нам ни к чему разбираться теперь, кто говорит большую правду (он или директор), так как ответ очевиден. Разумнее сообщить, что отныне и впредь мы бы предпочли узнавать о таких инцидентах от нашего любимого дитяти напрямую и сразу после случившегося. Уточним, что у нас нет вовсе никакой охоты бегать по всем его учителям с целью сверить их версии и вывести среднее арифметическое. Нас интересует только первичная версия, прозвучавшая из уст чада, тем более если оно не пытается что-то от нас скрыть. Таким путем мы покажем, что предпочли бы доверять ему, а не кому-то постороннему. И если наш малыш еще не окончательно испорчен враньем, не боится нас больше, чем нужно, у нас появится шанс и в самом деле услышать правдивую историю;
