То, что ответственность измеряется возрастом, — заблуждение, и оно отдает жизнь нашего юношества в руки немощных стариков, которых мы называем государственными деятелями, а лучше окрестить их деятелями застоя[44]. Именно это заблуждение заставляет нас считать, что любой член семьи является защитником и руководителем для всех, кто младше его. Родителям нелегко осознать, что их шестилетний сын не настолько разумен, чтобы понимать логическое построение: «Ты старше, чем Томми, и в твоем возрасте уже следует знать, что ему нельзя разрешать выбегать на дорогу».
От ребенка не следует требовать, чтобы он брал на себя ответственность, к которой еще не готов, его нельзя обременять решениями, которые он еще не способен принимать. Ключевое слово здесь — здравый смысл.
У нас в Саммерхилле пятилетних малышей не спрашивают, надо ли устанавливать оградительную решетку на камин, мы не обсуждаем с шестилетним ребенком, можно ли ему идти гулять, если у него температура. Не спрашиваем мы и уставшего ребенка, не пойти ли ему спать, когда он переутомлен. Ведь никто не спрашивает у ребенка разрешения дать ему назначенное врачом лекарство, когда он болен.
Применение власти — необходимой власти — по отношению к ребенку никак не противоречит идее о том, что ребенку следует предоставить столько ответственности, сколько он способен принять в своем возрасте. Чтобы определить меру ответственности, которую допустимо предоставить ребенку, родителям надо прежде всего заглянуть себе в душу, разобраться со своими мотивами.
Например, родители, которые отказывают своим детям в праве самим выбирать себе одежду, обычно боятся, что ребенок захочет вещи, не соответствующие социальному статусу родителей.
Родители, подвергающие цензуре книги, фильмы и друзей своих детей, вообще говоря, пытаются насильно навязать детям свои представления о жизни, утверждая: им лучше знать, что подходит их детям, но на самом деле глубинный мотив, как правило, состоит в достижении абсолютной власти над детьми.
В общем и целом родителям следует возлагать на ребенка возможно большую ответственность, обеспечивая при этом должным образом его физическую безопасность. Только так можно развить у ребенка уверенность в себе.
Возникает кощунственный вопрос: а почему, собственно, ребенок должен слушаться? Я на него отвечаю так: он должен слушаться, чтобы удовлетворить стремление взрослого к власти, зачем бы еще?
Да нет, скажете вы, он ведь может промочить ноги, если не послушается указания надеть ботинки; он может свалиться со скалы, если не подчинится отцовскому окрику. Да, конечно, ребенок должен повиноваться, когда речь идет о жизни и смерти, но часто ли ребенка наказывают за непослушание именно в таких вопросах? Очень редко, если подобное вообще когда-нибудь случается. Обычно его хватают и обнимают с возгласами: «Миленький, слава богу, ты цел!», а наказывают ребенка, как правило, за непослушание в мелочах.
В принципе можно встретить семью, в которой послушания не требуют. Когда я говорю ребенку: «Возьми свои книжки и займись английским», он имеет право отказаться, если английский его не интересует. Неповиновение просто выражает его собственные желания, которые с очевидностью никак не нарушают еще чьи-нибудь интересы и даже не задевают их. Но когда я скажу: «Центральная часть огорода засеяна, никто не должен по ней бегать», все дети примут сказанное так же, как принимают команду Деррека: «Никто не должен брать мой мяч без спроса», потому что подчинение должно быть обоюдным. Время от времени в Саммерхилле случается неподчинение закону, утвержденному общим собранием школы. Тогда дети могут сами принять меры. Однако в целом Саммерхилл живет и развивается без всякого принуждения и подчинения. Каждый человек свободен делать то, что он хочет, пока он не нарушит свободу других. И это вполне достижимая цель в любом сообществе.
При саморегуляции в семье нет начальников. Это значит, что нет громкого голоса, объявляющего: «Я так сказал! Ты должен подчиняться». В реальной жизни начальники, конечно, есть. Их власть можно назвать заботой и ответственностью взрослых. Такая власть иногда требует подчинения, но в какие-то моменты подчиняется сама. Я вправе сказать дочери: «Ты не должна приносить глину и воду в нашу гостиную», и это не больше ее просьбы: «Выйди из моей комнаты, папа, я не хочу, чтобы ты сейчас был тут», — желание, которому я, конечно, подчиняюсь без звука.
Сродни наказанию и родительское требование, чтобы ребенок не откусывал больше того, что может прожевать. Я говорю об этом в буквальном смысле, потому что глаза ребенка часто голоднее желудка и им (глазам) надо столько еды, сколько он съесть не сможет. Неправильно заставлять ребенка доедать все, что попало к нему на тарелку. Быть хорошим родителем значит уметь встать на место ребенка, понять его мотивы и возможности, не испытывая при этом ни злости, ни обиды.
Мать одной из учениц написала мне, что хочет, чтобы дочь ее слушалась. Я же учу ее дочь слушаться себя самой. Мать считает ее непослушной, а я всегда нахожу ее послушной. Пять минут назад она приходила ко мне в комнату, чтобы поспорить о собаках и их дрессировке. «Вали отсюда, — сказал я, — я занят, пишу». Она ушла без всяких возражений.
Послушание должно быть естественной частью общения. У родителей нет права на безусловное послушание со стороны детей, оно приходит изнутри, а не налагается извне.
Дисциплина — средство достижения цели. Дисциплина в армии помогает быть эффективным во время боя. Такого рода дисциплина всегда подчиняет личность делу. В дисциплинированных странах жизнь стоит дешево.
Существует, однако, и другая дисциплина. В оркестре даже лучший скрипач подчиняется дирижеру, потому что он, так же как и дирижер, стремится к тому, чтобы вещь была хорошо исполнена. Рядовой, который вскакивает по команде, как правило, не особенно заботится об эффективности армии. Любая армия управляется в основном страхом, и солдат знает, что в случае неподчинения будет наказан. Школьная дисциплина может быть похожа на оркестровую, если учителя хороши, однако слишком часто это дисциплина армейского типа. Сказанное справедливо и для семьи. Счастливая семья похожа на оркестр и наслаждается тем же духом единой команды. Несчастливая семья подобна казарме, управляемой злобой и наказаниями.
Странная штука — семьи с дисциплиной в духе единой команды часто мирятся со школой, в которой царит армейская дисциплина. Например, с тем, что учителя в школе бьют тех самых мальчиков, на которых никогда не поднимают руку дома. Посетитель с какой-нибудь более древней и мудрой планеты счел бы родителей этой страны идиотами, если бы ему рассказали, что в некоторых начальных школах и по сей день малышей наказывают за ошибки в сложении или в орфографии. Когда гуманные родители протестуют против палочной дисциплины в школе и обращаются с исками в суд, закон в большинстве случаев принимает сторону наказывающего учителя.
Родители могли бы добиться отмены телесных наказаний хоть с завтрашнего дня, стоит только захотеть. По-видимому, большинство этого не хочет. Наша система устраивает родителей. Она дисциплинирует их мальчиков и девочек. Ненависть ребенка хитроумно направляется на наказывающего его учителя, а не на родителей, которые наняли его для этой грязной работы. Существующая система подходит родителям, которым самим никогда не было позволено ни жить, ни любить. Их тоже делали рабами групповой дисциплины, и их убогие души не представляют себе свободы.
Конечно, в семье должна быть какая-то дисциплина. Говоря обобщенно, дисциплина, которая обеспечивает соблюдение личных прав каждого из членов семьи. Например, я не разрешаю своей дочери Зое играть с моей пишущей машинкой. Но в счастливой семье дисциплина такого рода обычно сама себя поддерживает. Жизнь подобной семьи — приятный компромисс интересов, а родители и дети — приятели, сотрудники.
В несчастливой семье дисциплина используется как орудие ненависти, а послушание становится добродетелью. Дети — это имущество, предметы собственности, и они должны делать честь своим хозяевам. Я знаю, что родители, которых больше всего беспокоит, научился ли Билли читать и писать, — это те, которые чувствуют себя неудачниками из-за недостатка образования.
Родители, верящие в строгую дисциплину, — это обычно те, которые сами себя не принимают. Записной гуляка с богатым запасом скабрезных анекдотов будет строго осуждать сына за разговоры об экскрементах. Мать-лгунья отшлепает ребенка за вранье. Я видел, как человек порол сына за курение, держа трубку во рту. Я слышал, как мужчина бил своего двенадцатилетнего сына со словами: «Я отучу тебя ругаться, маленький ублюдок». Я указал ему на это, и он ответил не моргнув глазом: «Когда я ругаюсь, это — другое, а он еще ребенок».
