Имея дело с нарушителем нравственных правил, родителю, учителю или судье приходится взглянуть в лицо собственным эмоциональным побуждениям — не моралист ли он, не ненавистник ли, садист или приверженец жесткой дисциплины? Не сторонник ли он сексуального подавления молодых? Есть ли у него хоть какое-то представление о глубинной психологии? Не являются ли его поступки следствиями привычных предрассудков и условностей? Короче говоря, насколько свободен он сам?
Никто из нас полностью не свободен в эмоциональном отношении, поскольку все мы были вышколены еще в колыбели. Вероятно, правильнее было бы спросить так: достаточно ли мы свободны, чтобы удержаться от вмешательства в жизнь другого, каким бы молодым этот другой ни был? Достаточно ли мы свободны, чтобы быть объективными?
Одно из постоянных критических замечаний в адрес Саммерхилла состоит в том, что дети там ругаются. Что правда, то правда — они ругаются, если, конечно, произнесение старинных английских слов — ругань. Правда и то, что всякий новый ученик ругается гораздо больше, чем нужно.
Однажды на общем собрании школы были выдвинуты обвинения против тринадцатилетней девочки, пришедшей к нам из монастырской школы. Обвинения состояли в том, что она выкрикивает «сукин сын», когда купается в море. Основной мотив обвинения — девочка ругалась только на общественном пляже, когда вокруг были посторонние, т. е. она выставлялась напоказ. Один мальчик сказал ей: «Ты просто маленькая глупая гусыня, ты ругаешься, чтобы выставиться перед другими людьми, и еще утверждаешь, будто гордишься тем, что Саммерхилл — свободная школа, а сама поступаешь прямо наоборот: заставляешь других смотреть на нашу школу сверху вниз».
Я объяснил ей, что она действительно пытается причинить школе вред, потому что ненавидит ее. «Но я вовсе не ненавижу Саммерхилл, — воскликнула она, — это потрясающее место!»
«Да, — сказал я, — это, говоря твоими словами, потрясающее место, но тебя пока здесь нет, ты все еще живешь в своем монастыре и принесла сюда всю свою ненависть к монастырю и монахиням. Ты все еще отождествляешь Саммерхилл с ненавистным тебе монастырем. В действительности ты пытаешься повредить не Саммерхиллу, а монастырю». Но она продолжала выкрикивать свое любимое выражение, пока Саммерхилл не стал для нее реальным местом, а не символом. После этого она перестала ругаться.
Ругательства бывают трех видов: они связаны либо с сексом, либо с религией, либо с экскрементами. Богохульство в Саммерхилле не составляет проблемы, потому что детей не обучают религии. Сейчас ругаются и большинство детей, и большинство взрослых. Армия знаменита тем, что персонаж Киплинга называл «эпитетами». В большинстве университетов и клубов студенты постоянно поминают половые органы и экскременты. Школьники сквернословят потихоньку и тайно рассказывают скабрезные анекдоты. Различие между Саммерхиллом и обычной школой состоит в том, что в одной дети ругаются открыто, а в другой — тайно.
В Саммерхилле сквернословие становится проблемой только в связи с новыми учениками. И дело не в том, что у старых учеников безгрешные языки, просто старички ругаются, так сказать, вовремя и к месту. Они сознательно контролируют себя и стараются не шокировать посторонних.
Наших малышей больше всего привлекает старое английское слово, обозначающее испражнения. Они им широко пользуются, в том числе и дети из хороших семей. Я имею в виду семьи, где принято говорить «по-маленькому» и «по-большому». Дети предпочитают старые англосаксонские слова. Не раз наши ученики спрашивали меня, почему нельзя при людях произносить shit (дерьмо), но можно сказать экскременты или стул. Понятия не имею.
Словарь дошкольников, если они не подвергаются формированию, в значительной степени экскрементальный. Саммерхиллские малыши в возрасте от 4 до 7 лет получают большое удовольствие, выкрикивая «дерьмо» и «письки». Я понимаю, что большинство детей, когда они были совсем маленькими, сурово приучали к горшку, и поэтому, вероятно, у них есть комплексы в отношении естественных функций. Среди наших малышей есть, однако, один или двое, воспитывавшиеся в условиях саморегуляции и не прошедшие строгую школу чистоплотности, запретов или слов вроде «скверный» или «грязный», не испытавших чувства таинственности в отношении ни наготы взрослых, ни туалетных дел. Так вот, эти саморегулирующиеся дети, похоже, испытывают тот же восторг, выкрикивая старые саксонские слова, что и их подвергшиеся строгому воспитанию друзья. Так что свобода ругаться, кажется, не уничтожает автоматически привлекательности неприличных слов. Наши малыши произносят эти слова обильно и вне подходящего контекста, тогда как старшие мальчики или девочки если ругаются, то используют эти слова так же, как взрослые, т. е. вовремя и к месту.
Сексуальные слова применяются более широко, чем экскрементальные. Наши дети не считают, что туалет — это что-то смешное. Отсутствие подавления в связи с экскрементами делает упоминания о них скучными и просто констатирующими. Другое дело — секс. Секс — настолько важная часть жизни, что его словарь пронизывает всю жизнь. В своей упоминаемой форме он встречается практически в каждой песне или танце, будь то «Моя рыжая страстная мамочка» или «Когда я застану тебя сегодня вечером одну».
Дети принимают сквернословие как естественный язык. Взрослые порицают его, потому что их собственная непристойность гораздо обширнее, чем детская. Только непристойный человек осуждает непристойность. Я думаю, что, если бы родитель научил ребенка считать нос чем-то грязным и греховным, ребенок шептал бы слово «нос» по темным углам.
Родители должны задать себе вопрос: «Позволю ли я моим детям ругаться открыто или я допущу, чтобы они вели себя непристойно по темным углам?» Среднего пути нет, шиканье и замалчивание в детстве закладывают основу для скучных анекдотов из жизни коммивояжеров во взрослом возрасте. Открытый путь ведет к ясному, чистому интересу ко всему в жизни. Я рискну сказать, что наши бывшие ученики имеют самые чистые помыслы в Англии.
Тем не менее детям так или иначе придется столкнуться с людьми, настроенными против жизни, с родственниками и соседями, осуждающими сквернословие. В случае с Зоей мы обнаружили, что она готова принимать разумное объяснение поведения посторонних. Кто-то из детей научил ее слову, которое закон не позволяет здесь напечатать. Как-то, когда мы беседовали с родителем нашего будущего ученика, приличным бизнесменом, она безуспешно пыталась наладить игрушку и при каждой неудаче восклицала: «О, е..!» Позже мы сказали ей (и были совершенно не правы, как я теперь думаю), что некоторым людям это слово не нравится и она не должна им пользоваться в присутствии посетителей. Она сказала: «Ладно».
Неделю спустя она занималась чем-то таким, что давалось ей с трудом. Она подняла глаза и спросила учительницу: «Ты посетитель?» Женщина ответила: «Конечно нет». Зоя вздохнула с облегчением и вскричала: «О, е..!»
Мне много раз приходилось видеть, как дети, которым дома позволялось говорить все, что им нравится, подвергались остракизму со стороны других семей. Мы не приглашаем Томми на праздник, потому что не можем допустить, чтобы он портил наших детей своим ужасным языком. Быть отвергнутым — тяжелое наказание, поэтому приходится иметь в виду запреты внешнего мира и направлять ребенка соответствующим образом, но это не должно превращаться в карательную цензуру.
Насколько позволительно подвергать цензуре чтение ребенка? На книжных полках у меня в кабинете стоят разные книги по психологии и о сексе. Каждый ребенок может свободно брать их оттуда в любое время. Тем не менее я сомневаюсь, что к ним когда-нибудь проявили какой-нибудь интерес больше, чем один или двое детей. Никто из детей ни разу не просил у меня «Любовника леди Чаттерлей», «Улисса» или книги Крафт-Эббинга. Лишь один или двое старших брали энциклопедию сексуальных знаний.
Однажды новая ученица, четырнадцатилетняя девочка, взяла из моей библиотеки «Дневник молодой девушки». Я видел, как она читала ее и хихикала. Шесть месяцев спустя она прочла ее второй раз и сказала, что это довольно скучное чтение. То чтение, которое для невежества представлялось острым, стало для знания вполне обыкновенным. Эта девочка пришла в Саммерхиллл с грязным невежеством, нашептанным по темным углам. Конечно, я просветил ее по сексуальным вопросам. Запрет всегда заставляет детей читать книги тайком.
Когда мы были детьми, наше чтение строго контролировали, и поэтому нам ужасно хотелось добраться до «Тесс из рода д'Эрбервиллей», Рабле или переводов французских бульварных романов. Иначе говоря, цензура использовалась в качестве критерия для отбора наиболее интересных книг.
