Ознакомительная версия.
Отцовский принцип в терапии
Зачастую в начале семейной терапии напряжение может быть настолько сильным, что первичной целью терапевта становится создание более комфортной, поддерживающей, надежной, материнской атмосферы. Тем не менее, если эта цель в дальнейшем не будет пересмотрена, то бессознательное предпочтение терапевтом материнской позиции может нарушить баланс, потому что внушит семье представление о недостижимом идеале – нерушимом убежище, защищающем от внешних невзгод. Семья не может быть только укрытием, потому что она также является местом, где мы учимся жизни, а жизнь полна напряжения и огорчений. Склонность порождать напряжение и конфликты есть имманентное свойство человеческих групп; можно сказать, что это один из важнейших факторов эволюции. Чуждое романтике и сентиментальности психологическое понимание семьи учит нас одновременно материнской способности защищать слабых и раненых (новорожденных, детей, больных, стариков) и отцовской мудрости, считающей семью первым полем боя, учебным полигоном, нашим первым тренировочным лагерем для психики. Материнская утопия, в наши дни преобладающая во многих современных подходах к развитию, становится антиутопией, если она препятствует отцовскому воспитанию детей. И мальчикам, и девочкам совершенно необходимо научиться базовым навыкам войны, состоящим в умении перед лицом опасности оставаться спокойными, бдительными, сосредоточенными. Направления терапии, отвергающие принцип Ян, являются просто сентиментальной ложью. Предлагая только одну часть спектра душевных способностей, они укрепляют модель беспомощной Матери, имеющей дело с деспотичным Отцом: «Пожалуйста, Общество, не бей детей, им больно! Пожалуйста, выделите деньги на образование, на здравоохранение. Пропавшие отцы, пожалуйста, вернитесь и заплатите по счетам». Это психология попрошаек, которая мало что дает тем, кому нужна революция.
Для построения идентичности совершенно необходим психический баланс Инь и Ян. Идентичность отчасти строится на том, что мы любим и на что хотим быть похожими, но в не меньшей степени и на том, что мы отрицаем: я – не ты, я не хочу того, что ты хочешь для меня, я не поддаюсь твоему влиянию, не подчиняюсь тебе. Цивилизации, как и наши индивидуальности, определяют свою идентичность, главным образом отвергая то, что происходит по другую сторону границы. Здесь, дома, мы не едим лягушек или собак, или змей; мы не пьем эту гадость и не принимаем эти наркотики; мы вот так не убиваем, у нас нет таких законов, таких убеждений, такого Бога, таких обычаев. Идентичность строится не только на общих ценностях, но также на общих идеях по поводу того, что отвергается. Кто-то или что-то, обладающее способностью уничтожить то, чем мы являемся или надеемся стать, воспринимается как «враг». Подростки особенно склонны определять себя через общие идеи о том, что они отвергают во взрослых. Им необходимо это сопротивление, и именно поэтому они так нуждаются в сильной, устойчивой отцовской фигуре. Чтобы прорезались зубы, нужно кусать что-то, оказывающее сопротивление. Слишком жесткое или слишком слабое противодействие в равной степени может навредить способности подростка упорядочивать свою личность и приведет к апатии, отчужденности, преступному поведению.
Гнев феминисток против патриархальности был ошибочно воспринят как нападение на отцовский принцип. Это не так. Гневаться на архетип бессмысленно. Это все равно, что злиться на ветер вместо того, чтобы приспособить к нему паруса, или злиться на красный свет светофора, управляющего потоком машин, или на то, что обществу для существования необходимы финансовые средства, бюджет, законы, правила и определенный регламент. Феминистская революция не была ни отказом от архетипа отца, ни укреплением материнского принципа. Это было, по крайней мере, в моем понимании, восстание против монархии в упадке, против главенства одного пола над другим. В гильотине не было необходимости. Это был не тот случай, когда кричат: «Отрубите им головы!» или «Отрежьте им яйца». Казнить нужно было идею – идею о том, что «яйца» следует понимать буквально, как биологический признак мужественности, а не как архетипическое качество. За феминистским бунтом последовала феминистская революция, ставшая одним из самых ярких примеров деконструкции в постмодернистской интеллектуальной истории. Она разрушила свойственное патриархальному укладу буквальное понимание мужественности.
Зевс, выражающий архетипический принцип, неизменен и вечен, но его имя может означать и мужчин, и женщин, и молодых, и старых. В нашей культуре принято называть этот архетип именем древнегреческого божества, но это всего лишь условность, способ выразить уважение к нашему дохристианскому наследию и присущей ему мудрости. В принципе даже необязательно использовать красивое слово «архетип», хотя я лично считаю его удобным и простым, и на данный момент этот термин является частью обыденного языка. Можно воспринимать это просто как принцип власти. Зевс – это простая эмоция, которую можно выразить словами: «Ой! Я лучше сбавлю обороты, иначе получу штраф за превышение скорости».
Каждый раз, когда происходит отделение власти от ответственности, архетип отца оказывается искаженным. Всякий, кто хочет привилегий без обязательств, рискует попасть под гильотину в том или ином ее виде (лишиться короны, титула, патриархии). Феминистки объявили, что если женщины делят бремя ответственности, то они также должны разделить власть и почет. В этом они проявили себя как революционеры, и влияние этой революции только начинает ощущаться. Хотя психологи внесли значительный вклад в гендерные исследования, их главной заслугой, похоже, является переосмысление взаимоотношений мужчины и женщины, в то время как теории, касающиеся семьи, остались практически без изменений. Такое впечатление, будто они закрыты для достижений феминизма, и психологи просто формально воздали феминизму должное, а затем вернулись к прежним представлениям о семейной динамике и о детском развитии.
Мне случалось работать супервизором со студентами, обучавшимися психотерапии. Они просматривали записи сессий экспертов по «семейным системам», чтобы изучить основные приемы интервенции. Студенты также должны были записывать на видео свои собственные психотерапевтические попытки и получать обратную связь от своих супервизоров. Эти записи сессий демонстрируют любопытный набор современных ценностей, которым обучают на курсах семейной терапии. Я не хочу называть никакую конкретную психологическую школу, потому что проблема, как правило, не в теоретическом подходе, а в навязываемой установке, которая изначально существует в умах студентов, а также специалистов, которые делятся своим практическим опытом посредством аудио– и видеозаписей.
Вот типичный пример, который я воспроизвожу с минимальными изменениями. Видео показывает агрессивного подростка, оскорбляющего мать, разговаривающего о ней так, будто ее нет в комнате. «Моя мать – шлюха! Она живет с отцом только из-за денег!» Рассерженный отец вскакивает и применяет свою власть: «Я запрещаю тебе так говорить о матери!» Тогда психотерапевт поворачивается к отцу и вежливо кастрирует его, предлагая остыть, присесть, пока «мы» исследуем эмоции, которые выражает его сын. Отец хмурится, садится и размышляет. Он только что получил унизительный урок сочувствия от эксперта. Психотерапевт излагает свое ограниченное видение ситуации: за враждебностью скрывается боль. Мы здесь, чтобы предложить сострадание и излечить эту рану. Прекрасная теория. Действительно, за враждебностью скрывается рана. Тем не менее путь, по которому идет сессия, навязывает ложное представление о равенстве, согласно которому высказывание подростка приравнено к мнению родителя. Это ошибочно, но не потому, что мнение подростка менее ценно, чем мнение отца, а потому, что отцовская власть переносится на психотерапевта, который искажает ее, действуя, как милосердная и терпеливая Великая Мать.
Ошибка здесь заключается не в предположении, что за агрессивным подростком скрывается обиженный подросток, – эта идея не вызывает сомнений. Проблема – в наивности психотерапевта, который не смог понять следующее: (а) терапевт наносит оскорбление отцу, поучая его перед ребенком, как правильно выполнять свои родительские обязанности; (б) терапевт присваивает отцовский авторитет, высказываясь с позиции эксперта по семейным делам; и (в) терапевт скрывает захват полномочий, прячась за поддерживающей мягкостью Великой Матери. Психотерапевт как будто говорит: «Вы плохой отец. Разве вы не видите боль за агрессией? Посмотрите, насколько более компетентным выгляжу я, когда разговариваю с вашим сыном. Никакой родитель со мной не сравнится».
Психотерапевт обладает профессиональным авторитетом, окружен аурой образа платного эксперта. Цель его интервенции, очевидно, состояла в том, чтобы помочь отцу научиться лучше общаться с сыном и стать ближе к нему. В действительности урок был преподан сыну, и он совсем не так хорош: ты прощен за оскорбление матери, потому что ты выражаешь эмоции (т. е. враждебность), а Великая Мать понимает и поддерживает выражение эмоций.
Ознакомительная версия.
