Он уверял нас, что это нелепое поведение — прием, широко распространенный у него на родине (каковая была так далеко, что спорить с ним не приходилось) для защиты от больших змей, которые валятся на человека невесть откуда. Насколько я понял, он молился или по меньшей мере призывал духов — подданных змеиной богини. На мой взгляд, его прием больше напоминал поведение на редкость непрактичной птицы — страуса, который, как говорят, прячет голову в песок от надвигающейся опасности.
Наша первая высотная охота на лягушек окончилась неудачно: как оказалось, мы подвесили свое полотнище к насквозь прогнившему суку, но следующие вылазки приносили хороший улов. Из этого и многих других случаев мы извлекли пользу, отработав методику, и нам удалось поймать множество интересных лягушек.
Я молча шел по лесу, скользя взглядом по узорной решетке листвы и ветвей, чернеющей на вечернем небе, как антрацитовое кружево, а в голове у меня вертелась одна и та же неприятная мысль. Мы пустились в путь очертя голову, как новички, даже как молокососы, пообещав изловить речного дельфина, гигантскую речную землеройку, раздобыть яйца червеподобных тритонов, Podogona, и достать лемура и шипохвоста в эмбриональном состоянии. Нам великодушно содействовали в организации экспедиции, с тем чтобы мы попытались привезти именно этот научный материал. Казалось, наша попытка непременно должна увенчаться успехом.
Между тем Джордж покинул наш лагерь и вернулся на базу передохнуть — у него постоянно держалась повышенная температура, и чувствовал он себя, по его собственным словам, «желтком, размазанным по тарелке». Меня тоже пробирал озноб, и я с часу на час ожидал очередного приступа малярии. Таким образом, проблема разрослась до чудовищных размеров. Можно было подумать, что малярийные «зверюшки» сознательно объединились со своими не столь микроскопическими лесными родичами, чтобы совместно отразить наше нашествие.
Через три месяца лихорадка стала нас одолевать и значительно ослабила наши ряды, а животные по-прежнему скрывались в глубокой зеленой неизвестности. Мы видели почти любых мыслимых животных, только не тех двух, ц3 которых мы могли бы извлечь бесценные эмбриологические монетки — единственную валюту, какой можно расплатиться с нашими покровителями.
Стайки обезьян с назойливой настойчивостью сновали над моей тропой, раскачивались и шуршали в кронах, осыпая нас лавинами блестящей листвы, каскадами льющейся у них из-под лап. Обмениваясь негромкими, напоминающими разговор звуками, они бегали вдоль колоссальных сучьев, загнув хвосты за спиной — живые, прихотливой формы кувшины с фантастическими ручками.
Как-то раз я стоял внизу, а прямо над моей головой возилась стая больших белоносых мартышек (Cercopithecus nictitans). Я смотрел, как они обдирают тонкую кору с молодых побегов, хотя вокруг деревья ломились от сочных плодов. Животные часто ведут себя непредсказуемо. Тогда я впервые задумался — и до сих пор раздумываю о том, понимают ли люди, для чего обезьяне хвост. Только в Южной Америке обезьяны пользуются хвостом как приспособлением для цепляния, хватаясь за сучья, когда у них заняты все руки и ноги. Стены залы в одном из самых больших лондонских отелей расписаны высокими лесными деревьями с целой стаей обезьян. Художник с усердием, достойным всяческих похвал, изобразил самую обычную африканскую зеленую мартышку (Cercopithecus aethiops). Этот вид легко узнать по белым бакенбардам и похожим на рожки кисточкам на ушах. Можно еще пренебречь тем, что зеленые мартышки никогда не живут на разбросанных поодиночке деревьях — такую ошибку можно простить художнику как артистическую вольность, — но найдется ли оправдание тому, что процентов тридцать этих неправдоподобных настенных обезьян изображены висящими на хвостах, будто рождественские индюшки в витринах: уж на это-то они не способны ни при каких обстоятельствах, ручаюсь!
И все же представление об обезьяньем хвосте как хватательном органе до сих пор бытует среди многих из нас. Многие зоологи полагают, что хвост африканских обезьян - орган для сохранения равновесия.
Я наблюдал, как стайка белоносых мартышек кормится, видел, как они двигаются, занимаясь своими обычными делами. Деревья стояли сомкнутыми рядами, и их листва кое-где смешивалась. Но все же на пути обезьян постоянно разверзались широкие пропасти, которые они преодолевали громадными прыжками. Перед таким прыжком обезьяна делает короткий разбег, прыгает вверх, раскинув руки, словно ныряя «ласточкой», и летит вниз головой. Тут-то и начинает работать хвост. Как длинный, тянущийся за туловищем противовес, он вскоре изменяет положение обезьянки в воздухе: нырнув вниз головой, она переворачивается в вертикальное положение — будто прямо стоящий человек. Затем обезьянка приземляется, но не на верхнюю сторону ветви, как все почему-то считают, а сбоку, в массу листвы и более тонких веток, широко растопырив руки и ноги. Она захватывает листву в широкие объятия, а потом уже карабкается в более безопасное место.
В тот вечер я впервые увидел, как мартышка упала. Маленькая самочка совершила головоломный прыжок и благополучно перелетела на другое дерево, но листья, за которые она уцепилась руками, оторвались от веток, и она качнулась назад. Несколько секунд она висела вниз головой, цепляясь ногами, а кончик хвоста касался ее затылка, но вот, тихонько взвизгнув, она внезапно сорвалась и с глухим стуком, который больно было слышать, ударилась о мягкую землю. Когда я подбежал, она была еще жива, но в безнадежном состоянии. Гуманность требовала прекратить ее мучения, и я, исполнив свой долг, произвел посмертное вскрытие и обнаружил, что обе ноги и основание позвоночника переломаны во многих местах. Хвост сослужил ей службу в последний раз.
Один раз я видел, как мартышка, сорвавшись, свалилась в реку. Это было препотешное зрелище — еще одно доказательство того, что в природе много забавного, хотя хватает и скуки, и ужасов.
Я сидел в челноке, поджидая появления стада мартышек мона (Cercopithecus топа) на обычном месте их вечерних встреч. Их приближение возвестила все нарастающая волна треска, но в тот момент, как они достигли речушки, поднялся несусветный гам. Не знаю, случалось ли вам слышать, как поезд лондонской подземки вылетает из-под земли у Баронского Двора. Колеса грохочут, шипят, скрежещут, и все сливается в дикий рев, нечто среднее между свистком паровоза, ревом автомобильного клаксона и пароходной сиреной. Это сочетание звуков обычно раздается в африканском лесу, стоит только потревожить стаю птиц-носорогов.
Обезьяны-мона совершили налет на дерево, облюбованное этими нескладными птицами, и те взлетели, хлопая громадными крыльями и издавая протяжные крики «фонк!», отдававшиеся эхом среди деревьев. Когда обезьяны спустились на ветки, нависшие над водой, птицы стали садиться обратно, «фонкая» еще громче, и обезьяны в панике бросились в укрытие, — может быть, от неожиданности приняли «носорогов» за коршунов? Но одна мартышка с перепугу впала в истерику и стала ррыгать на сухой ветке, вереща во все горло.
Должно быть, у «носорога» где-то в этом сухом дереве было замуровано гнездо, потому что он тяжело опустился на ту самую ветку, где была обезьянка. Обезьянка как раз взвилась в воздух в очередном истерическом прыжке. Птица, садясь, толкнула ветку, но она качнулась в горизонтальной плоскости, а обезьяна скакала вверх-вниз, и получилось, что эти две серии волновых колебаний не совпали. Обезьянка пронеслась мимо ветки, полетела вниз и с громким плеском врезалась в спокойную гладь воды, подняв целый фонтан брызг.
Я взялся за весла и поспешил на помощь, но прошло много времени, и я уже подумал, что обезьяна угодила в пасть крокодилу, как вдруг она вынырнула довольно далеко от меня, отфыркиваясь и отплевываясь, дико вытаращив глаза и отчаянно озираясь. Она мужественно поплыла к берегу, временами уходя под воду, и головка у нее стала совсем маленькой и гладкой. Мартышка вылезла на берег, вопя от ярости и обиды, и тут ее встретил «носорог», который спустился на нижние ветки, чтобы обхохотать и издевательски «обфонкать» врага.
Вот два случая, когда древесные животные падали вниз из своих высотных владений, и я наблюдал их в течение года на очень ограниченном участке леса. Похоже на то, что в естественных условиях дорожные происшествия случаются так же часто, как и в цивилизованной жизни.
Падение одного из членов стаи напугало мартышек, и они с громким треском и криками умчались прочь. Я бросился следом, напрасно и неразумно надеясь поспеть за ними и оказаться на расстоянии выстрела. Мои старания были вознаграждены только тем, что я окончательно запутался в лабиринте древесных колонн и широченных, полных тины канав; деревья сомкнулись вокруг меня, безмолвные, как смерть.
Все размышления мигом вылетели у меня из головы, и я стал пробираться сквозь чащу, притворяясь, что могу отличить одно дерево от другого, и вообще стараясь хоть как-нибудь сориентироваться. Стало быстро темнеть, раскидистые кроны затопило бездонным мраком. Я вышел на край обрыва, где образовался естественный просвет между деревьями, и стал высматривать в небе свечение восходящей луны, которая послужила бы мне маяком.
