со всеми придворными. В Китае конкурсы по стрельбе из лука давали и подтверждали аристократическое достоинство – даже не столько по результатам стрельбы, сколько по умению правильно выпустить стрелу или подбодрить неудачливого противника. Ту же функцию исполняли рыцарские турниры на христианском Западе: они учили, что идеалом является не одержать победу над кем угодно и какими угодно средствами, но показать свою доблесть в равной борьбе, проявляя уважение и при необходимости оказывая помощь сопернику, используя только разрешенные, заранее условленные приемы, в определенном месте и в определенные сроки.
Развитие административного быта также способствует распространению agôn'a. Набор чиновников все чаще осуществляется через конкурсы и экзамены. Стараются собрать самых способных и компетентных, а затем ввести их в рамки иерархии, мандарината, cursus honorum [55] или «чина», где продвижение вверх подчиняется определенным фиксированным нормам и насколько возможно контролируется автономными правомочными органами. Тем самым бюрократия оказывается фактором особого рода конкуренции, где agôn возводится в принцип любой административной, военной, университетской или судебной карьеры. Она вводит его в институции – поначалу еще робко, лишь для второстепенных должностей. Остальные еще долго остаются в зависимости от произвола правителя или же от привилегий, доставляемых рождением или богатством. Бывает, конечно, что теоретически доступ к ним регулируется конкурсом; но характер испытаний или состав жюри таковы, что нередко высшие воинские звания, важнейшие посты в дипломатии или администрации остаются монополией некоей плохо определенной касты, которая ревниво и зорко блюдет корпоративную солидарность. Однако прогресс демократии заключается именно в развитии справедливой конкуренции, равноправия, а затем и в относительном уравнении разных сословий, что позволяет осуществить на деле, в реальности то юридическое равенство, которое зачастую остается скорее абстрактным, чем действенным.
* * *
Собственно, уже первые теоретики демократии в Древней Греции разрешили это затруднение – способом по видимости странным, но на деле едва ли не безупречным, если только попытаться представить себе, сколь новой была сама задача. Действительно, они считали абсолютно уравнительной процедурой отбор магистратов по жребию. Всякие выборы они рассматривали как обман, как аристократическое по своему духу компромиссное решение.
Так рассуждал, в частности, Аристотель. Собственно, его тезисы соответствовали обычной практике. В Афинах почти все должностные лица выбирались по жребию, за исключением военачальников и финансовых чиновников – то есть технических специалистов. Члены Совета тоже выбирались по жребию из числа кандидатов, представленных демами и прошедших квалификационный экзамен. Напротив, делегаты в Беотийскую лигу избирались голосованием. Причина этого ясна. Выборы становятся предпочтительными, как только величина управляемой территории или многочисленность участников делают необходимым режим представительной демократии. Тем не менее уравнительной по преимуществу системой считалось решение судьбы, выражаемое жребием. Одновременно в нем усматривали предохранительную меру (в данном случае трудно заменимую) против интриг и происков олигархов или «заговорщиков». Итак, при самом своем начале демократия весьма показательно колеблется между agôn'oм и alea – двумя противоположными формами справедливости.
Таким неожиданным соперничеством высвечивается глубинное соотношение этих двух принципов. Это соотношение доказывает, что они дают обратные, взаимодополнительные решения одной и той же проблемы – проблемы всеобщего равенства исходных возможностей: либо это равенство перед лицом случая, если люди отказываются как-либо использовать свои природные способности и довольствуются строго пассивным поведением; либо это равенство по отношению к условиям конкурса, если от них требуется, напротив, максимально мобилизовать свои ресурсы и неоспоримым образом доказывать свое превосходство.
Фактически победу одержал дух состязательности. В политике верным правилом считается обеспечить каждому кандидату одинаковые юридические возможности добиваться поддержки избирателей. Вообще, наиболее распространенная и, возможно, наиболее разумная концепция демократии склонна рассматривать всякую межпартийную борьбу как своеобразное спортивное соревнование, где должно присутствовать большинство признаков состязаний на стадионе, турнирной площадке или ринге – ограниченность ставок, уважение к противнику и к решениям арбитра, честность, искреннее сотрудничество соперников после вынесения вердикта.
Еще более расширяя рамки описания, можно заметить, что и вся общественная жизнь в целом, а не только ее институциональная составляющая, после изгнания из нее mimicry и іlinх'а зиждется на неустойчивом и бесконечно многообразном равновесии между agôn'oм и alea, то есть между заслугой и удачей.
Не имея еще слов для обозначения личности и сознания [56], на которых основывается этот новый порядок, греки зато по-прежнему располагали точными понятиями для обозначения удачи (tychè), рокового удела (moira), благоприятного момента (kairos), то есть такого случая, который включен в незыблемый и неизменный порядок вещей и, составляя его часть, не повторяется дважды. При этом рождение служит как бы билетом в принудительной жизненной лотерее, дающей каждому определенную сумму талантов и привилегий. Одни из них – врожденные, другие социальные. Подобная концепция иногда выражается еще более эксплицитно; во всяком случае, она распространена шире, чем полагают. Центральноамериканские индейцы, хоть и обращенные в христианство уже несколько веков назад, считают, что каждый человек рождается со своей личной suerte [57]. Ею определен характер каждого, его таланты, слабости, общественное положение, профессия, наконец, удачливость, то есть предназначенность к успеху или неуспеху, способность пользоваться случаем. При этом невозможны никакие честолюбивые стремления, немыслима никакая конкуренция. Все рождаются и становятся такими, как предписано судьбой [58]. Аgôn – желание торжествовать над другими – обычно служит противовесом такому чрезмерному фатализму.
С определенной точки зрения, бесконечное разнообразие политических режимов определяется предпочтением, отдаваемым одному из двух разнонаправленных порядков определения превосходства. Приходится делать выбор между наследственностью, то есть лотереей, и заслугами, то есть состязанием. Некоторые режимы стараются максимально увековечить исходные неравенства с помощью системы закрытых каст или классов, закрепленных за ними занятий, наследственных должностей. Другие же стараются, напротив, ускорить ротацию элит, то есть сократить влияние исходного alea и соответственно увеличить место, отводимое соперничеству, все строже и строже кодифицируя его.
Ни тот ни другой из этих крайних режимов не может быть абсолютным: сколь бы подавляющие привилегии ни связывались с именем, богатством или каким-то другим наследственным преимуществом, все равно сохраняются пусть минимальные шансы для смелости, доблести и честолюбия. И наоборот, в самых уравнительных обществах, где даже не допускается никакая форма наследования, невозможно представить себе, чтобы происхождение вовсе не имело значения, чтобы положение отца не влияло на карьеру сына и автоматически не облегчало бы ее. Трудно устранить преимущество, заключающееся в самом факте того, что юноша вырос в определенной среде, принадлежит ей, изначально имеет в ней связи и поддержку, знает ее обычаи и предрассудки, может получать советы и ценный опыт от отца.
* * *
Действительно, во всех обществах и на всех ступенях эволюции, если только общество достигло некоторого масштаба,
