И все эти обезьяны, за исключением красноносой, были привязаны исключительно к южному склону. На северном склоне водились всего два вида. Изредка попадалась красноносая мартышка, а кроме нее там обитали представители чрезвычайно редкого вида, который не имеет даже обычного названия (по-латыни он называется Cercopithecus preussi). Эти обезьяны сплошь черного цвета, только на груди небольшая белая манишка да поясница покрыта диковинной шерстью с оранжевыми кончиками волос.
Во время первой вылазки в эти места мы с Афой все утро бодро занимались силовой акробатикой, втаскивая друг друга на отвесные скалистые стены, нависшие над пропастью, в поисках летучих мышей и улиток. Улиток можно найти только в расщелинах скал на северном склоне, и добраться до них неимоверно трудно, но таков уж удел коллекционера! Около полудня мы устроили перекур — прилегли в лесу чуть ниже гребня, и Афа показал мне, как добывать огонь без спичек.
Это интересовало меня с давних пор, и я не раз пытался добыть огонь трением разнообразных палочек друг о друга, но до сих пор мне удавалось только слегка разогреть их. Афа носил с собой в небольшом мешочке тяжелый камешек, похожий с виду на магнетит, и осколок какого-то кремнеподобного камня. По его словам, этот камень в виде больших пластин, включенных в песчаник, встречается где-то на соседних холмах. В пустом коленце стебля гигантской травы у него хранился трут — для этого надо было соскрести пушок с черешка пальмового листа. Он обложил этим пушком тяжелый камешек, помещенный в деревянный тигель. Затем стал высекать искры кремнем, а когда появилось несколько тлеющих искорок, стал их потихоньку раздувать — вскоре трут занялся. Тлеющий трут он положил в трубку поверх табака и энергично затянулся несколько раз. Я последовал его примеру, — по-моему, эта процедура нисколько не испортила вкуса табака.
В самом разгаре беседы о достоинствах разных сортов табака мы вдруг услышали поблизости протяжный зов. Афа тут же потушил трубку и, зажав пальцами нос, начал подражать звуку. Мы ползком двинулись по направлению к звуку, время от времени отвечая на неумолкающие призывы. Деревья на опушке леса раскачивались и дрожали; в их кронах мы увидели мелькающих среди ветвей обезьян. Афа показал мне старого самца, который скликал остальных, как видно, кормившихся в траве. Животные обратились в поспешное бегство, но не тут-то было: Афа досконально знал местность.
Мы помчались во весь дух в прямо противоположном направлении и через несколько минут остановились в густом кустарнике возле небольшой расщелины. Там мы затаились и прождали в полном безмолвии с полчаса, как вдруг появились обезьяны — они перемахивали с ветки на ветку прямо у нас над головами! Одну из них мы добыли — обезьяну того редкостного черного вида, о котором я уже упоминал. Потом Афа объяснил мне, что эти обезьяны, звонкие крики которых ни с чем не спутаешь, никогда не переходят на другой склон гребня. Поэтому он угадал, что они непременно рано или поздно пройдут вдоль склона, направляясь восвояси с опушки леса, где они кормились и откуда их спугнул, должно быть, запах нашего табака.
В горных лесах мы раскопали замечательных лягушек двух видов. Расчищая площадку под лесной шалаш, я столкнулся «лицом к лицу» с двумя маленькими бежевыми лягушками,, которые распластались, прижавшись плотными черными животами к толстой ветке. Я попытался засунуть их в стеклянную баночку, но увидел, что самец, более мелкий, крепко держит самочку двумя необычайно длинными пальцами на передних лапках. Этот средний палец был раза в четыре длиннее всех остальных, тоже не очень-то коротких. Изнутри он был усажен рядом небольших шипиков. Наконец мне удалось засунуть их обоих в банку.
Возвратившись в лагерь, я вытряхнул содержимое из всех своих пробирок и баночек; классификация — специальность Джорджа, пусть он этим и занимается. Когда все разложили на столе, оказалось, что пара бежевых лягушек куда-то исчезла. Я проверил все свои контейнеры, но лягушек не обнаружил, а одна баночка оказалась лишней. Насколько я помнил, только в одной баночке была пара лягушек. Такая банка нашлась, однако в ней сидели две лягушки темно-шоколадного цвета, расписанные тоненькими зигзагообразными белыми линиями, а брюшко у них было чистого белого цвета. Тут я заметил, что у одной из них чудовищно длинные средние пальцы. Но нас ожидало нечто более загадочное.
Мы посадили лягушек в небольшую клетку. После второго завтрака Джордж мимоходом заглянул к ним — и что же?! — обе снова были нежного кремово-бежевого цвета! Мы провели целую серию экспериментов, меняя то освещенность, то температуру, а бедным лягушонкам ничего не оставалось, как поспевать за этими переменами по мере возможности. Они становились то ярко-голубыми снизу, со спинками, играющими черными разводами, оправленными в чистое золото, будто только что от ювелира, то превращались в переливающиеся мягким блеском розовато-туманные опалы, и тогда по их спинкам проходили медленные волны бесконечно разнообразных оттенков коричневато-серого цвета — то с розовыми пятнами, то без них. Это был такой фантастический фейерверк, что мы отказались от попыток описать все их ухищрения ради самозащиты!
Попозже вечером Джордж вдруг ахнул от удивления. Он листал наш каталог и заглянул в более ранние записи.
— Неси сюда этих лягушек, живо, — потребовал он, необычайно волнуясь.
— Сейчас. Да что стряслось?
— Взгляни-ка на эту запись: «Леса Мамфе. Окраска: брюшко белое, темно-шоколадная спинка, извилистые белые полоски; размер — 34 мм». Похоже, что это один из трюков который нам показали наши лягушки сегодня после обеда?
— Похоже. Давай посмотрим.
Хотите верьте, хотите нет, только когда мы открыли клетку, в ней сидели лягушки, в точности соответствующие описанию.
Объясняется это, по-видимому, вот чем. Лягушки Cardioglossa ieucomystax живут в опавшей листве под деревьями, но могут взбираться и на деревья. Лягушки — животные холоднокровные, то есть температура их тела зависит от окружающей среды. Если станет слишком жарко и сухо, влага из их тельца испарится, и они могут умереть. В лесной подстилке условия совершенно другие: снизу их подогревает тепло гниющей листвы, а слой влажного воздуха непосредственно над землей гораздо прохладнее; среди листвы на деревьях жаркие иссушающие лучи солнца льются сверху, а внизу — прохладные листья, остывающие в процессе испарения воды через устьица. То есть условия меняются на обратные, и бедной лягушке приходится выпутываться «подручными» средствами. А как мы знаем, лучше всего обращать черную или темную сторону к источнику холода — так поглощается максимум тепловых лучей, а белую или светлую поверхность — к источнику тепла, потому что от нее все лучи отражаются.
Именно это и проделывает наша лягушка: таким образом она сохраняет более или менее постоянную температуру тела. Все остальные цвета, которые мы наблюдали, — это просто промежуточные стадии окраски животного, когда оно, так сказать, переодевается из черно-белого в бело-черное.
Район Ассумбо — подлинная сокровищница лягушек. Во-первых, их там великое множество, а во-вторых, они относятся к видам, которые или вовсе отсутствуют в равнинных лесах, или чрезвычайно редки. Признаться, только в Ассумбо я освободился от довольно мрачного чувства, которое у меня всегда возникало при упоминании о лягушках. Но в этих местах слово «лягушки» не нагонит на вас ни тоску, ни скуку.
Первое чудо появилось за завтраком через несколько дней после нашего прибытия в Ассумбо. Афа, не щадя сил, пытался убедить нас, что лучше, чем он, коллектора нам не найти. По утрам обычно все как-то не клеится, даже африканцы воздерживаются от привычных шуточек, пока солнышко не прогреет воздух. На этот раз студнеобразный омлет на эмалированных тарелках едва не переполнил чашу нашего терпения, и я с мрачной подозрительностью разглядывал лежавший рядом с моей чашкой загадочный пакет, аккуратно завернутый в банановые листья и перевязанный крепкими стеблями травы.
— Это еще что? — спросил я у Гонг-гонга, указывая на сверток.
— Охотник принеси его.
— Это подарок или его едят?
Вместо ответа Гонг-гонг, едва не лопнувший от сдерживаемого смеха, расхохотался и бросился на кухню, откуда до нас тут же донесся общий неудержимый и оглушительный хохот. Но было еще слишком рано, чтобы разгадывать подобные загадки, и я, сделав хорошую мину при плохой игре, спокойно занялся дрожащим омлетом, не спуская бдительных глаз с подозрительного свертка.
Допивая вторую чашку чаю, я был слегка удивлен, увидев, как сверток коротким прыжком переместился поближе к варенью. При этом он повернулся ко мне другим боком, и я увидел, что под тонким листом что-то пульсирует, надуваясь и опадая, как крошечные мехи. Это уже было свыше моих сил. Я осторожно наклонился к свертку, вооружившись ножницами, и — в психологически оправданный момент — быстро перерезал стебель травы. Сверток ответил на это еще одним коротким прыжком и замер. Джордж обратил внимание на маленькую комедию на столе и ткнул ножом в тот конец свертка, что был к нему поближе.
