верными им во время их отсутствия. Подразумевалось, что это значительно снизит степень опасности возникновения серьезных распрей на сексуальной почве между самцами. Данное обстоятельство способствовало сотрудничеству между представителями вида. Для успешной охоты было необходимо, чтобы как более слабые, так и более сильные самцы выполняли свои обязанности. Они должны были играть центральную роль в обществе, и их нельзя было отодвинуть на задворки, как это происходит во многих сообществах приматов. Более того, располагая недавно появившимся у него изготовленным смертоносным оружием, самец обезьяны-охотника испытывал сильный соблазн устранить любой источник разногласий среди представителей своего племени. Возникновение ячейки типа «один самец – одна самка» благоприятно сказывалось и на молодняке. Трудная задача по воспитанию и подготовке медленно развивающегося детеныша требовала спаянной семьи. Когда нагрузка на одного родителя становится слишком велика, в других сообществах животных, будь то рыбы, птицы или млекопитающие, появляется прочный союз, соединяющий родителей обоих полов в течение всего периода воспитания детенышей. Именно это произошло и с обезьяной-охотником.
В результате самки стали уверены в поддержке со стороны своих самцов и могли целиком посвятить себя материнским обязанностям. Самцы же теперь могли избегать стычек с соперниками, они были уверены в верности своих подруг и могли со спокойной душой покидать их, отправляясь на охоту. Молодняк был обеспечен максимальной заботой и вниманием. Конечно, такое разрешение проблемы представляется нам идеальным, но оно подразумевало и коренные изменения в социосексуальном поведении индивидов. Как мы убедимся впоследствии, процесс этот так и не был по-настоящему усовершенствован. Судя по поведению нашего вида в настоящее время, эта тенденция не была доведена до конца. Наши древние инстинкты приматов то и дело дают о себе знать, пусть и не в столь выраженной форме.
Вот таким образом обезьяна-охотник вошла в роль убийцы-плотоядного и изменила соответственно привычки, свойственные примату. Я предположил, что это были коренные, биологические, а не просто культурные перемены и что таким образом новое существо стало изменяться на генетическом уровне. Вы можете считать, что это необоснованное предположение. Возможно, вы полагаете (таково воздействие культурного воспитания!), что эти видоизменения вполне могли произойти за счет обучения и возникновения новых традиций. Я лично в этом сомневаюсь. Стоит лишь взглянуть на сегодняшнее поведение представителей нашего вида, чтобы убедиться в ошибочности такого мнения. Культурное развитие позволило нам достичь впечатляющих успехов в плане техники, однако всякий раз, когда сталкиваются прогресс и наши основные биологические свойства, прогресс встречает сильное сопротивление. Основы нашего поведенческого характера, заложенные в эпоху, когда мы были обезьянами-охотниками, просматриваются во всех наших поступках, какими бы возвышенными они ни были. Если бы организация нашей ранней деятельности – наше питание, наш страх, наша агрессивность, наша сексуальная жизнь, наше родительское попечение – развивались исключительно средствами культуры, то, без сомнения, к настоящему времени мы сумели бы лучше контролировать свое поведение и видоизменять его таким образом, чтобы удовлетворять растущим требованиям, предъявляемым нам нашими техническими достижениями. Но этого не произошло. Мы то и дело склоняли голову перед своей животной природой и молча признавали существование того зверя, со всеми его особенностями и капризами, который шевелится внутри нас. Если мы хотим быть честными, то признаемся, что понадобятся миллионы лет и такой же генетический процесс, который создал нас, чтобы изменить существующее положение. Тем временем наши невероятно сложные цивилизации смогут процветать лишь в том случае, если мы создадим их так, чтобы они не вступали в конфликт или не подавляли наши основные животные потребности. К сожалению, наш разум не всегда находится в гармонии с нашими чувствами. Существует масса примеров, показывающих, как развитие общества в неверном направлении заканчивалось или его гибелью, или застоем.
В последующих главах мы попытаемся понять, как это происходило, но прежде всего нужно ответить на один вопрос – тот самый, который был задан в начале главы. Впервые столкнувшись с этим странным видом животного, мы заметили в нем одну особенность, выделившую его из длинного ряда приматов. Эта особенность – отсутствие волосяного покрова, что заставило меня как зоолога дать этому существу название «голая обезьяна». Мы уже успели убедиться, что ему можно было дать множество других подходящих названий: «прямоходящая обезьяна»; «обезьяна, изготавливающая орудия»; «мозговитая обезьяна»; «территориальная обезьяна» и т. д. Но эти особенности мы заметили не в первую очередь. Если бы мы рассматривали это существо как экспонат в зоологическом музее, то прежде всего нам в глаза бросилась бы его нагота. Именно этого названия мы и будем придерживаться хотя бы для того, чтобы соответствовать другим зоологическим исследованиям и помнить о специфическом подходе к данной проблеме. Но каково же значение этого странного отличия? С чего бы это обезьяна-охотник стала голой обезьяной?
К сожалению, когда речь идет об установлении различий между кожным и волосяным покровом, нам не могут помочь результаты раскопок, поэтому мы не знаем, когда именно произошло это обнажение. Мы можем довольно уверенно сказать, что случилось это не раньше, чем наши предки покинули свои лесные жилища. Это обстоятельство настолько удивительно, что, как нам представляется, возникло оно в результате великого преобразовательного процесса, развернувшегося на открытых пространствах. Но как именно это произошло и что помогло выжить появившейся там обезьяне?
Вопрос этот давно мучит специалистов, и было выдвинуто много самых невообразимых теорий. Одна из наиболее перспективных заключается в том, что случившееся стало неотъемлемой частью процесса неотении. Если вы внимательно посмотрите на новорожденного детеныша шимпанзе, то увидите, что голова у него покрыта шапкой волос, в то время как туловище почти голое. Если бы в результате неотении такая внешность сохранялась и в дальнейшем, то у взрослого шимпанзе волосяной покров был бы таким же, как у нас.
Любопытно, что у нашего вида это обусловленное неотенией подавление роста волос не было усовершенствовано окончательно. Растущему зародышу свойственна типичная для млекопитающих волосатость, поэтому между шестым и восьмым месяцем жизни в матке он оказывается почти целиком покрыт тонкой шерстью, похожей на пух. Эта оболочка зародыша, от которой он освобождается лишь перед самым рождением, называется «лануго». Иногда недоношенные дети – к ужасу своих родителей – появляются на свет в лануго, первичном волосяном покрове, который за редким исключением быстро сбрасывается. Зарегистрировано всего лишь около тридцати случаев, когда появлялось потомство, сохранившее волосяной покров и в зрелом возрасте.
И все-таки у взрослых особей нашего вида довольно много волос на теле – больше, чем у наших сородичей-шимпанзе. Речь идет не о длинной шерсти, а о мелких волосках. (Кстати, это относится не ко всем расам – у негров волосяной покров действительно отсутствует.) На основании данного факта
