– Это чертовски дорого, – возразил один из приятелей.
– Вполне умеренно! Вполне! – Боб Кеун чувствовал себя щедрым и дружелюбным. – Примерно недельный доход, разве что вы, парни, решитесь мне его преподнести как скромый, но искренний знак вашего преклонения перед лучшим человеком конторы. Почему не слышу приветственной речи? Нет, не будет награды? Отлично. Тогда пусть его мне купит биржа.
– Зачем тебе соболье пальто? – поинтересовался Эд Хардинг.
– Оно будет исключительно выглядеть в моем росте, – ответил Боб, горделиво выпрямляясь во весь рост.
– А что ты там говорил, как ты намерен его оплатить? – спросил Джим Мэрфи, самый преданный в конторе охотник до советов и наводок.
– Посредством разумного инвестирования на короткий срок, Джеймс. И только так! – высокомерно ответствовал Боб, который знал что Мэрфи, как всегда, ищет подсказку.
И Джим Мэрфи, естественно, стал уточнять:
– А какие акции ты хочешь купить?
– Как всегда, ошибаешься, приятель. Сейчас не время покупать что бы то ни было. Я намерен продать пять тысяч стальных. Они должны опуститься по крайней мере на десять пунктов. А я возьму всего два с половиной пункта. Достаточно консервативно, не так ли?
– А что ты слышал о них? – с жадным любопытством спросил Мэрфи. Это был высокий, тощий и черноволосый человек, казавшийся постоянно голодным, потому что он никогда не выходил на обед из страха пропустить важное сообщение телеграфа.
– Я слышал, что такое пальто – самое чудесное из того, что я когда-либо хотел получить. – Он обернулся к Хардингу и попросил: – Эд, продай пять тысяч обычных акций «ЮС стил» по рыночной цене. Прямо сейчас, дружище!
Он был азартным человеком, этот Боб, и в его словах всегда была насмешка. Так он давал миру понять, что у него железные нервы. Он продал пять тысяч стальных, и акции немедленно пошли вверх. Поскольку он не был и наполовину таким ослом, как могло показаться по его словам, он потерял на этом только полтора пункта и заявил в офисе, что в Нью-Йорке слишком мягкий климат, чтобы ходить в меховом пальто. Это нездорово и нескромно.
Все остальные заржали. Но очень скоро один из них, чтобы заплатить за пальто, купил акции Тихоокеанской железной дороги. Он потерял тысячу восемьсот долларов и заявил, что соболя хороши для дамской пелерины, но не годятся как подстежка пальто, предназначенного для скромного и интеллигентного мужчины.
А потом эти ребятки один за другим пытались уговорить рынок оплатить это пальто. Однажды я заявил, что куплю это пальто, только чтобы контора на нем не разорилась. Но все дружно заявили, что это неспортивно и, если мне нужно это пальто, я должен добиться, чтобы рынок его оплатил. Но Эд Хардинг полностью одобрил мое намерение, и в тот же вечер я отправился к меховщику за пальто. Оказалось, что неделю назад его купил кто-то из Чикаго.
Это только один пример. На Уолл-стрит нет человека, которому бы не случалось потерять деньги в попытке заставить рынок заплатить за автомобиль, за моторную лодку или за картину. На подарки ко дню рождения, которые отказался мне оплатить прижимистый рынок акций, я мог бы построить прекрасный госпиталь. Мне кажется, что среди пагубных пристрастий Уолл-стрит самым зловещим является стремление добиться от рынка, чтобы он вел себя как добрая мать.
Как и в случае всех других пагубных пристрастий, здесь есть вполне резонное объяснение. Что делает мужчина, когда он ставит своей целью, что рынок акций должен заплатить за его экстренные потребности? Он надеется. Он азартно играет. Он принимает на себя куда больший риск, чем если бы спекулировал интеллигентно, руководствуясь мнениями или представлениями, к которым он пришел логическим путем после бесстрастного изучения условий. И прежде всего, прибыль ему нужна немедленно. Он не может ждать. Рынок обязан расстелиться перед ним, и без задержек. Он ободряет себя тем, что ведь он не просит ничего особенного: нужна только удачная ставка. Поскольку он намерен действовать быстро, скажем, остановить убытки на двух пунктах, да и все его упования – сделать два пункта, он убаюкивает себя ложью, что его шансы на проигрыш всего пятьдесят на пятьдесят. Я знавал многих, потерявших тысячи долларов на таких сделках, особенно на покупках, делаемых на взлете рынка быков, как раз накануне небольшого отката. Так торговать не годится.
Это был последний удар, увенчавший гору глупостей, которые я совершил за время работы на бирже. Я был просто убит. Я потерял те крохи, которые еще оставались от удачной операции с хлопком. И было еще хуже, потому что я продолжал торговать – и проигрывать. Я уперся лбом в идею, что в конце концов рынку просто придется отсыпать мне денег. Но виден был только один конец – конец моих pесурсов. Я задолжал не только моим главным брокерам, но и другим домам, которые обслуживали мои сделки, не заручившись соответствующим обеспечением. Я не только влез в долги, но так и остался в долгу.
Итак, я опять был разбит, что и само по себе скверно, но к тому же я делал чудовищные ошибки в торговле, что было еще хуже. Я был болен, нервозен, раздражен и был не в состоянии спокойно думать. Иными словами, я был в том состоянии ума, в котором ни одному человеку не рекомендуется и подходить к торговле. Все у меня шло не так. Я даже начал опасаться, что так и не смогу приспособиться к моему новому положению. Ведь я привык крутить большими объемами – по сто тысяч акций, скажем, и теперь я боялся, что не смогу как следует распорядиться тем малым, что осталось мне доступно. Трудно было найти смысл в игре, если вся твоя ставка составляла мизерную сотню акций. Привыкнув к большим суммам прибыли от операций с большим числом акций, я не был уверен, что смогу получать хоть какую-то прибыль от горстки акций. Нет слов, чтобы описать, насколько беспомощным я себя чувствовал.
Разбит и не способен сильно действовать. В долгах, и постоянные ошибки! После многих лет успеха, когда даже ошибки шли на пользу и прокладывали путь к еще большим победам, я был теперь в куда худшем положении, чем когда начинал в игорных домах. Я многое узнал о спекулятивной игре на бирже, но при этом остался уязвимым для собственных слабостей. Человек не машина, и он не может неизменно действовать с одинаковой эффективностью. Мне пришлось признать, что люди и невезение могут сделать мою игру полностью неэффективной.
К потере денег я всегда относился легко. Но с другого сорта неприятностями было иначе. Я анализировал свою личную катастрофу и, конечно же, без труда выявлял собственные глупости. Я точно фиксировал время и место, где я сделал неверный ход. Тому, кто хочет добиться успеха на спекулятивных рынках, нужно хорошенько изучить себя. Я сделал большой шаг в своем образовании, я узнал, до каких пределов может доходить моя глупость. Порой я думаю, что за урок, избавляющий спекулянта от самомнения, он должен бы платить любую цену. Никакая плата не будет чрезмерной. Блестящие игроки терпели крах из-за раздутого самомнения – из-за болезни, которая дорого обходится всем и каждому, но особенно она свирепствует на Уолл-стрит среди биржевиков.
Со всеми этими переживаниями мне стало тяжело оставаться в Нью-Йорке. Торговать я не хотел, потому что был в плохой форме для этого. Я решил уехать и попытать удачи где-нибудь в другом месте. Я надеялся, что смена обстановки поможет мне прийти в себя. Итак, я опять покидал Нью-Йорк, потерпев очередное поражение в игре. Хуже всего было то, что я остался должен нескольким брокерам более ста тысяч долларов.
Я отправился в Чикаго и здесь нашел немного денег для игры. На крупные ставки мне бы не хватило, но это означало всего лишь, что придется потратить больше времени, чтобы вернуть состояние. Комиссионный дом, с которым я когда-то имел дело, сохранил веру в мою способность вести торговлю и доверие это доказал делом: они позволили мне вести посильные мне скромные операции через их контору.
Я действовал с чрезвычайной осторожностью. Не знаю, чем бы все кончилось, останься я в Чикаго. Но тут случилась совершенно невероятная вещь, которая оборвала мою чикагскую попытку в самом начале. История эта почти невероятна.
Вдруг я получаю телеграмму от Луция Такера. Я знавал его, когда он был управляющим конторой в фирме, являвшейся членом фондовой биржи, с которой мне случалось вести дела, но я уже давно потерял его из виду. Телеграмма была такая: «Немедленно возвращайся в Нью-Йорк. Л. Такер».
Я понимал, что он не мог не знать от общих знакомых, в каком я положении, а значит, что-то за этим должно было стоять. Но при этом я не хотел напрасно выкидывать деньги на поездку в Нью-Йорк, так что я решил для начала позвонить ему.
– Я получил твою телеграмму, – сказал я. – Что она означает?
– Она означает, что тебя хочет видеть крупный нью-йоркский банкир, – был ответ.
– Кто такой? – спросил я. Не мог вообразить, кому и зачем я мог понадобиться.
