Примерно через час к нам подошел Ллойд и положил руку на плечо Томми.
– Можно вас на минуту? – сказал он.
– Конечно, – ответил Томми.
Они скрылись за углом. Я с минуту стоял, потом опустился в кресло Томми и стал наблюдать за другими агентами.
Через несколько минут Ллойд вернулся. Я хотел было подняться, но Ллойд жестом показал мне, чтобы я не вставал.
– Оставайтесь здесь, Пол, – сказал он. – Если хотите, можете использовать этот стол как свою базу на сегодня. Через несколько минут к вам подойдет руководитель нашей группы анализа.
Я хотел было спросить, где Томми, но что-то меня удержало. Сидевшие вокруг стола Томми сейлсмены украдкой посматривали на меня. Правда, у меня создалось такое впечатление, что они смотрят не столько на меня, сколько на кресло, в котором я сидел. На кресло Томми.
На этом месте я чувствовал себя осквернителем могил. Я вскочил, осмотрелся. Глупо было стоять, когда никто не обращает на тебя внимания. Мне хотелось во все горло крикнуть, объяснить им, что я не виноват в том, что Томми здесь нет.
Я мог представить себе ход их мыслей. Томми не повезло. На его месте мог оказаться любой из них. За пять минут Томми превратился из блестящего сейлсмена в неудачника. Всем своим видом они хотели показать – по крайней мере на людях, – что они не имеют никакого отношения к этой истории, что они тут вообще не при чем.
Ко мне подошел мужчина в сером комбинезоне. Перед собой он катил большую синюю корзину на колесиках.
– Это был стол мистера Мастерсона? – спросил он.
Я кивнул. Он неторопливо сложил в корзину все, что по его мнению могло быть личной собственностью Томми, и, волоча за собой корзину, ушел. Я заметил, что на спинке кресла остался пиджак Томми. «Эй!» – крикнул я, но мужчина в комбинезоне не слышал меня. В этом гигантском операционном зале мой английский акцент звучал неуместно. Кое-кто повернул голову в мою сторону, но, разумеется, не те, кто сидели вокруг стола Томми. Они всячески подчеркивали, что не замечают меня.
Меня спас руководитель группы анализа. Остаток дня я провел с аналитиками, обсуждая достоинства и недостатки различных бросовых облигаций. Тема оказалась неожиданно интересной. Понять, какая компания преуспеет, а какая потерпит крах, – в этом было что-то и от искусства и от науки. Аналитики «Блумфилд Вайс» научили меня многому, что впоследствии могло оказаться полезным.
Я освободился около половины шестого и вернулся в операционный зал, чтобы попрощаться с Ллойдом. Он ни словом не обмолвился о Томми, поэтому я сказал:
– Если увидите Томми, пожелайте ему от меня удачи.
– Конечно, – сказал Ллойд. – Томми – отличный парень.
Ллойд проводил меня до лифта. Я всячески пытался не демонстрировать свое раздражение. Похоже, «Блумфилд Вайс» специализировался на воспитании крайне неприятных типов вроде Кэша Каллахана, Дика Вайгеля и Ллойда Харбина. Я понимал, что иногда без увольнения сотрудника не обойтись, но сомневался, чтобы доброжелательный и очень толковый Томми этого заслуживал. К тому же его не просто уволили: за несколько минут в «Блумфилд Вайс» уничтожили все его следы, стерли всякую память о нем.
Прощаясь с Ллойдом, я снова удачно противостоял его попытке расплющить мне кисть рукопожатием. Это было слабым утешением.
Кабина лифта оказалась пустой, и я облегченно выдохнул. Для одного дня пришлось иметь дело со слишком многими безжалостными подонками.
Кабина остановилась на следующем этаже, и в открывшихся дверях я увидел высокую фигуру Кэти. У меня упало сердце. Я был вовсе не настроен на вежливую болтовню, а тем более – на серьезный спор. Кажется, Кэти, увидев меня, тоже не обрадовалась. Она была расстроена, ее щеки горели, губы дрожали.
– Неудачный день? – спросил я.
– Чертовски неудачный, – сказала она.
– Мерзкое заведение.
– Ужасное заведение.
– Тут работают настоящие мерзавцы.
– Настоящие мерзавцы, – согласилась Кэти, подняла глаза и попыталась улыбнуться.
– Не хотите чего-нибудь выпить? – поддавшись неожиданному порыву, предложил я.
Кэти заколебалась, потом ответила:
– Почему бы и нет? Вы знаете подходящее местечко неподалеку?
Мы пошли в «Фронсез-таверн» – бар в старом кирпичном здании, спрятавшемся среди небоскребов на Брод-стрит. Мы сели и заказали два пива.
– Что случилось? – спросил я.
Кэти моргнула.
– Скажем так, состоялась схватка личностей.
– И вы проиграли?
Кэти вздохнула и откинулась на спинку кресла.
– У меня только что был очень серьезный разговор с Кэшем, – сказала она. – Несмотря на все его напускное добродушие, иногда с ним очень трудно работать.
– Что он сделал?
– То же, что и всегда. Он хотел ублажить одного из наших клиентов. В Нью-Йорке пытались сыграть на повышение на облигациях одной ловкой страховой компании. Облигаций было куплено на пятьдесят миллионов. Сегодня утром об этой компании не очень лестно отозвалась «Уолл-стрит джорнал», курс облигаций упал, и наши трейдеры не могли от них избавиться. – Длинными тонкими пальцами Кэти играла ножкой бокала. – Кэшу представился случай продемонстрировать свои таланты перед нью-йоркскими боссами. Он позвонил одному из наших лондонских клиентов, наговорил ему кучу небылиц о том, что якобы газета неправа, что в действительности дела у компании намного лучше, чем все думают. Лондонский клиент поверил Кэшу и поспешил купить облигации. Свою ошибку он понял довольно быстро и попытался хотя бы вернуть свои деньги. – Кэти вздохнула. – В сущности, это был даже не его клиент. С этой фирмой я долгие месяцы пыталась установить хорошие отношения, мне уже начинали верить. После этой истории там никто не станет со мной разговаривать. Кэш будет героем, а я потеряю клиента. – Кэти бросила на меня тревожный взгляд. – Мне не следовало бы вам все это рассказывать, не так ли? Но иногда это мне так надоедает, что я готова взорваться. Поделиться с кем-нибудь – это уже облегчение.
– Не беспокойтесь, – сказал я. – Я тоже пришел к выводу, что Кэшу никогда нельзя доверять на все сто процентов. И такие истории случаются часто?
– Сплошь и рядом, – ответила Кэти. – Я терпеть не могу врать. В сущности, я даже не умею лгать. Я убеждена, что прочные деловые связи могут строиться только на взаимном доверии. – Она оторвала глаза от бокала. – У нас с вами были разногласия, но я всегда была честна, не так ли? – Ее взгляд искал у меня одобрения и поддержки.
Я задумался. Кэти была права. И в рассказе о стычке с Кэшем она была очень откровенна. Я кивнул.
– Не могу вспомнить такого случая, когда бы вы сказали неправду.
Кэти была довольна моим ответом.
– У меня опускаются руки. Я делаю все, что в моих силах, чтобы говорить моим клиентам только правду, а они не хотят иметь со мной никаких дел. Кэш врет им на каждом шагу, а они проворачивают с ним массу сделок. В вашей компании тоже так?
– Всерьез я об этом не задумывался. Но, полагаю, не иначе, – признался я.
Кэти мрачно изучала ножку бокала, потом резко сменила тему:
– Но почему мы говорим только о моих проблемах? А как ваши дела? В лифте вы не светились счастьем. У вас тоже выдался неудачный день?
Я рассказал Кэти, как у меня на глазах выгнали Томми и о ленче в компании отвратительного Вайгеля.
– Ах, Вайгель. Его называют ядовитой жабой.
Я рассмеялся. Кличка показалась мне на удивление меткой.
– В «Блумфилд Вайс» работает много людей вроде Дика Вайгеля и Ллойда Харбина, – продолжала Кэти. – В сущности, их даже поощряют. То же самое творится в большинстве уолл-стритовских фирм. Умение жестко вести конкурентную борьбу и напористость преподносятся как высшие добродетели. Выживает сильнейший. Меня от этого тошнит.
В словах Кэти я увидел небольшую натяжку.
– Глядя на вас, не всегда скажешь, что вас от этого тошнит, – заметил я.
Кэти вопросительно подняла брови, потом вздохнула.
– Да, вы правы, я знаю, что могу быть очень напористой. Думаю, поэтому меня и взяли в «Блумфилд Вайс». А я подыгрываю Кэшу и другим. Им это нравится, клиентам – нет. Моя беда в том, что в такие минуты я ненавижу себя.
– Почему же вы этим занимаетесь?
– Вероятно, хочу преуспеть. Хочу заработать в «Блумфилд Вайс» кучу денег.
– Зачем?
– Зачем? Разве это не очевидно?
– В общем-то нет, не очевидно.
– М-м. Да, думаю, вы правы. Это не само собой разумеется. – Кэти задумалась. – Мои родители читают лекции в университете. Они всегда возлагали на меня большие надежды. Мой брат – самый молодой из директоров лондонских торговых банков. Он учился в Оксфорде, значит, и я должна была учиться в Оксфорде. Теперь я должна добиться успеха в Сити. В сущности, все это глупо, да?
Я кивнул. Это действительно было глупо. Но я должен был признать, что подобными мотивами руководствовались многие из тех, кто сейчас трудится в банках и брокерских фирмах. Откровенность Кэти произвела на меня впечатление.
