Не будем забывать, что детство — это культурный продукт эпохи Ренессанса. При феодализме детей вообще не относили к какой-то отдельной категории людей со специфическими нуждами. Их взросление не имело никакого отношения к образованию и воспитанию. Дети были только и просто маленькими людьми, слишком слабыми, чтобы приносить реальную пользу. Слово 'ребенок' указывало не на возраст, а на родственные отношения, вы просто были ребенком того то и того-то, и оставались им всегда, что подчеркивает одержимость феодального общества фамилиями.
Как заметил Нил Постман, изобретение детства в эпоху Ренессанса было напрямую связано с изобретением печатного станка. Новая информационная технология привела к появлению нового представления о том, что быть взрослым — значит уметь читать. Соответственно, определение ребенка было противоположным — тот, кто не умеет читать. Ребенок не становился взрослым автоматически с течением времени, но только посредством обучения. В некотором смысле, обучение — это бунт против природы: маленького ребенка заставляют сидеть смирно и зубрить алфавит и прочие науки, когда игры и другие физические действия так манят! В этом обучение совпадает с необходимостью для ребенка контролировать свои импульсы. Детство стало одним из основных открытий эпохи капитализма, а равно и предметом бесконечных идеологических конфликтов.
Всеобщее образование означало, что процесс превращения во взрослого человека и члена общества приобрел производственный характер и распространился даже на детей рабочих. То, что с пафосом преподносилось как одно из прав человека, одновременно было и общественной обязанностью. Тот, кто не ходил в школу, не мог стать взрослым человеком, а потому и полноправным гражданином. Школа была призвана насаждать общественные ценности и воспитывать навыки, которые впоследствии удовлетворяли бы потребности общества в целом. Само образование было явным примером прогресса и было пронизано этой идеей сверху донизу. У каждого были свои причины горячо приветствовать возможность всеобщего образования: для рабочего класса оно было необходимо, чтобы у их детей был единственный, пусть теоретический, шанс подняться вверх по социальной лестнице. Буржуазии оно давало шанс привлекать молодые таланты к управлению государством и формировать из оставшейся части рабочего класса эффективную рабочую силу для фабрик.
Ничто не оставлялось на волю случая. Все предприятие было тщательно спланировано сообразно наиболее продвинутым педагогическим программам своего времени, причем организационной моделью служили реальные взрослые учреждения — армия и психиатрические лечебницы. Школы стали инструментом отбора в ряды капиталистической меритократии и успешно функционировали п гаком качестве до тех пор, пока рынок труда предъявлял более или менее стандартные требования к компетенции работников для последующего карьерного роста, другими словами, до тех пор, пока сохранялась четкая связь между образованием и трудовой деятель-ностью. Но с наступлением информационного общества буржуазное понятие 'карьеры' утратило смысл, что неминуемо означало кризис системы образования.
Информационный рынок труда имеет совершенно новую структуру. Трудоустройство перестало быть пожизненным, и стаж работы не имеет уже первостепенного значения. Бизнес-организации становятся все менее жесткими и все больше концентрируются на краткосрочных проектах, для которых каждый раз требуются люди с определенными навыками. Такие временные образования создаются лишь для того, чтобы распасться после завершения проекта. Образование не может быть законченной главой, оно должно постоянно обновляться. Каждая новая задача возникает в принципиально отличных от прежних условиях, что каждый раз требует новых знаний. Неизбежное следствие: любой диплом, сертификат или звание практически бесполезны на следующий день после их получения. Это в свою очередь означает, что школы утрачивают большую часть своих ролей, кроме обучения письму и места для социального тренинга: дети могут получить разнообразные знания, сидя перед монитором компьютера, а не в школе за партой. Во все более фрагментированном и изменяющемся обществе идея централизованного, единообразного школьного образования, связанная с идеей национального государства, выглядит устаревшей. Уже сейчас увеличение спроса на дополнительное образование и развитие навыков как вне, так и внутри бизнеса привело к тому, что многие старые академические учреждения почувствовали ветер перемен. Политики сражаются за право быть инициаторами создания субсидируемых бизнес-парков для растущих отраслей промышленности, таких как информационные технологии и биотехнологии, на базе университетов и колледжей. Все более дорогостоящие образовательные программы создаются под заказ конкретных компаний с беспредельной щедростью. Но будет ошибкой считать это признаком того, что традиционные образовательные учреждения будут играть ведущую роль в информационном обществе. Бизнес-парки — это скорее контртенденция, нежели тенденция; отчаянная, заранее обреченная на неудачу попытка защитить прежние иерархические структуры в новых обстоятельствах. Действующие лица старой парадигмы слишком крепко привязаны к своим историческим позициям, чтобы быстро и легко передвигаться и обеспечить выживание в виртуальной экосистеме.
Феодальные корни академической культуры хорошо прослеживаются в ее трепете перед титулами и званиями. Ее замкнутая система координат, вся эта жесткая иерархия, неспособность воспринимать критику конструктивно — все это подрывает доверие к системе. В глазах нетократии, чей скептицизм в отношении самозванных экспертов-многостаночников является чуть ли не врожденным, академический мир предстает устаревшим и загнивающим. Противостояние между академической наукой и нетократией до известной степени носит искусственный характер. Но под поверхностью скрываются более фундаментальные различия в образе мысли, которые становятся тем заметнее, чем отчаяннее университеты стремятся защитить свои пошатнувшиеся позиции.
Короче, это вопрос противостояния двух совершенно разных темпераментов. Для нетократии скорость и кругозор — перво-степенные качества, приоритеты традиционных исследований -скрупулезность и глубина, чем и объясняются настойчивые исследова-ния стабильности, которая является абсолютной фикцией: чисто теоретическая конструкция с минимальной связью с реальным миром, доминировавшая в общественных науках на протяжении всего XX века. Нетократия заинтересована в переменах, а академики — в исследовании статических моделей. Другими словами, нетократия изучает подвижные тела, а академики продолжают производить вскрытие застарелых трупов. Вместо теплой встречи между представителями этих групп нас ожидает жестокая схватка двух культурных начал, которая для академического мира закончится плохо, поскольку ему, со всей его невротической одержимостью скрупулезностью и приверженностью к ссылкам и сноскам, едва ли удастся поспеть за быстрыми и разносторонними нетократами.
Нетократы нуждаются совсем не в том, что им могут предложить университеты. В дефиците способности воспринимать и накапливать огромные объемы информации, в сочетании с интуитивным пониманием того, какая информация нужна в той или иной ситуации; в быстрых ассоциациях и в своего рода иррациональной игривости, а не в добросовестном изучении первоисточников. Нетократическое отношение к знанию одновременно и инструментально, и эстетично. Когда нетократам не удается найти то, чего они хотят в университетах или бизнес-парках, они поворачиваются спиной к академическому миру и строят свои собственные, в основном, виртуальные мозговые центры, свободные от чрезмерного администрирования, интеллектуального снобизма и тирании деталей.
В будущем образование станет характеризоваться интерактивностью и прагматизмом. Оно будет осуществляться через интернет в виде небольших, тщательно адаптированных под конкретную задачу, модулей. Правила будут определять сами студенты, а не университеты. Соперничество между этими изощренными и подвижными системами будет настолько сильным, что на этом рынке просто не останется места для неповоротливых и ресурсоемких университетских монстров. В будущем никому и в голову не придет грызть гранит науки в каком-нибудь заброшенном колледже, вдали от рынков труда, зазубривая избитые истины в надежде получить диплом, который, подобно ордену Ленина, будет не более чем занятным китчем. Образование не будет иметь с этим ничего общего.
Кризис образования усугубляется еще и тем, что академические институты совершенно не способны создавать функциональные сети. Интернет-архивы и все списки электронной рассылки, получившие в последнее время распространение среди ведущих университетов Европы и Северной Америки, берут свое начало из совершенно ошибочного представления о том, что творчество и решение проблем могут быть стимулированы при помощи публичного обсуждения, доступного всем желающим. С точки зрения нетократического наблюдателя, эти попытки непростительно наивны. Нетократия отлично понимает, что сеть может функционировать эффективно, только когда она помогает существенно снизить временные затраты на общение ее участников, являясь лишь местом встречи для обмена эксклюзивной информацией. Такая сеть предполагает наличие жестких и чувствительных кураторов; она предполагает безжалостные манипуляции информацией, удобный доступ и формат. Поэтому любой подросток в состоянии регулировать работу своей собственной сети более эффективно и, что важно, более целенаправленно, чем все наивные и беспомощные университеты с их смехотворным присут-ствием в интернете, несмотря на колоссальные субсидии.
