И СНОВА - ОТ ВНУТРЕННЕГО К ВНЕШНЕМУ
«Труды Господни направлены от внутреннего к внешнему, а мирские труды - от внешнего к внутреннему. Мир изымает людей из трущоб, а Христос изымает трущобы из людей. Мир стремится формировать человека, изменяя среду, а Христос изменяет человека, и тот сам изменяет среду. Мир меняет поведение человека, а Христос - человеческую природу». Эзра Тафт Бенсон
Хочу поделиться одним эпизодом из моей жизни, в котором, как мне кажется, ярко отразилась суть этой книги. Надеюсь, вы сумеете сами распознать лежащие в ее основе принципы.
Несколько лет назад я взял в университете, где преподавал, академический отпуск, чтобы закончить работу над книгой, и мы с Сандрой и младшими детьми прожили целый год в Лайе, на северном берегу Оаху, одного из Гавайских островов.
Вскоре после нашего приезда жизнь вошла в нормальное русло, став не только весьма продуктивной, но и исключительно приятной.
После утренней пробежки по пляжу, мы отправляли детей - босиком и в шортах - в местную школу. Я удалялся в уединенный домик близ плантации сахарного тростника, где устроил себе кабинет. Там было очень красиво, и царил безмятежный покой: ни тебе телефона, ни деловых встреч, ни неотложных дел.
Неподалеку начиналась территория колледжа. Однажды, прохаживаясь меж стеллажами в библиотеке, я наткнулся на книгу, которая привлекла мое внимание. Я открыл ее; мой взгляд упал на абзац, которому было суждено оказать огромное влияние на мою последующую жизнь.
Я вновь и вновь перечитывал этот отрывок. В сущности, там была высказана очень простая мысль, а именно - что между стимулом и реакцией существует пустое пространство («ничейная земля»), и от того, чем мы его заполним, зависят наше развитие и счастье.
Не могу передать свое впечатление. Хотя я вырос на философии детерминизма, этот образ - ничейная земля - поразил меня, точно вспышка молнии. Это было озарение, переворот в душе, «созревшая идея».
Этот абзац оказал огромное влияние на мою жизненную философию. Я стал как бы наблюдать за собой со стороны. Стоя в центре «ничейной земли», анализировал свои стимулы. Наслаждался ни с чем не сравнимой внутренней свободой выбирать реакции и таким образом влиять на свою жизнь.
Вскоре после этой маленькой личной революции - и вследствие ее - мы с Сандрой ввели в привычку регулярные «разговоры по душам». Незадолго до полудня я заезжал за ней на своей старенькой красной «хонде»; мы брали обоих своих детей - один помещался между нами, а другой устраивался у меня на коленях - и медленно катили вдоль плантации, минуя мой «офис». Езда длилась примерно час; мы спокойно беседовали.
Дети с большим нетерпением ждали этой поездки на мотоцикле и потом вели себя очень тихо. Нам никогда не попадался встречный транспорт, а наш мотоцикл производил так мало шума, что мы прекрасно слышали друг друга. Обычно мы останавливались на пустынном берегу, ставили «хонду» и шли примерно двести ярдов пешком, чтобы устроить пикник в самом уединенном уголке пляжа.
Песчаный пляж и устье небольшой речушки с удивительно прозрачной водой полностью поглощали внимание детей, и мы с Сандрой получали возможность беспрепятственно вести разговор.
Вряд ли вам понадобится напрягать воображение, чтобы представить себе ту степень понимания и доверия, которых нам удавалось достичь в эти два часа в день, на протяжении всего года.
Вначале мы обсуждали самые разные вещи: людей, идеи, события, детей, мою работу над книгой, оставшихся дома членов нашей семьи, планы на будущее и так далее. Но постепенно наши беседы принимали все более интимный характер: мы все чаще касались своего внутреннего мира, рассказывали друг другу о том, как нас воспитывали в детстве, по каким сценариям, делились чувствами и сомнениями. Чем глубже мы погружались в мир своей души, тем яснее представали многие события. Мы начали заполнять пустое пространство между стимулом и реакцией - в новой, волнующей манере, которая заставила нас задуматься о своих «программах» и их влиянии на наше восприятие мира.
Это было захватывающее приключение - потрясающее, необыкновенное, подарившее нам гораздо больше открытий, чем любой другой эпизод нашей жизни.
Это не всегда проходило гладко. Иногда мы задевали чувствительнейший нерв, и это причиняло боль, влекло за собой неловкость и ощущение саморазоблачения. Мы были беспредельно откровенны и поэтому страшно уязвимы. И все-таки нам хотелось заниматься этим всю жизнь. Мы достигали самых заветных, самых потаенных глубин нашего существа - и выныривали на поверхность очистившимися и исцеленными.
Мы подошли к этому подготовленными, исполненными желания помочь, поддержать, ободрить, настроенными на сопереживание и поэтому укрепляли друг в друге это стремление - совершать открытия в собственной душе.
Постепенно между нами установились два неписаных (и невысказанных) правила. Первое было - «не зондировать». Как только мы проникали за защитную броню и достигали очень нежных, очень уязвимых участков, нам не нужно было спрашивать - только сопереживать. Расспросы были слишком грубым инструментом. Слишком логичным. Слишком напоминающим о контроле. Мы продвигались ощупью по неизведанной, израненной земле, по зыбкой почве; это будило в нас страхи и сомнения. Мы всей душой стремились двигаться дальше, но научились уважать потребность и священное право сердца раскрыть свои тайны тогда, когда придет время.
Вторым незыблемым правилом было: когда станет слишком больно, просто прекратить разговор - хотя бы на сегодня. А дальше - либо на другой день начать с того места, где остановились накануне, либо ждать, пока партнер сам не вернется к этой теме.
Нам безумно хотелось связать обрубленные концы, но мы знали: времени в запасе достаточно, обстановка самая благоприятная, так что рано или поздно мы их как-нибудь свяжем - восстановим целостную картину мира.
Самые трудные - и, как оказалось, самые благотворные - моменты возникали тогда, когда ранимость Сандры наталкивалась на мою собственную. Потом, благодаря тому, что мы были активны и увлечены, мы обнаружили, что полоска «ничейной земли» между стимулом и реакцией значительно сократилась - практически сошла на нет. Не раз на поверхность всплывали дурные чувства.
Но искреннее желание понять друг друга и неписаный договор помогали начать сначала и преодолеть эти чувства.
Один из наиболее болезненных моментов был связан с главной тенденцией моей личности. Мой отец, очень замкнутый человек, был всегда осторожен и отменно владел собой. А мать была и остается общительной, открытой и непосредственной. И во мне перемешались эти качества. Когда я не чувствую себя в полной безопасности, я склонен замыкаться в себе. Спрятаться в свою раковину и оттуда вести наблюдение.
Сандра больше похожа на мою мать: она легко сходится с людьми, откровенна и непосредственна. В нашей совместной жизни было немало случаев, когда эта откровенность казалась мне неуместной, а она считала, что мне вредит моя скованность - главным образом потому, что я становлюсь невосприимчивым к чувствам окружающих. Все это - и многое другое - вскрылось в ходе наших задушевных бесед. Я проникся уважением к проницательности и мудрости, с какими Сандра помогала мне стать более коммуникабельным, чутким, готовым отдавать себя людям.
Другие болезненные моменты были связаны с тем, что я называл «заскоком» моей жены и что безмерно раздражало меня на протяжении многих лет. Сандра питала слабость (чуть ли не страсть) к бытовым приборам фирмы «Фригидер». Это ставило меня в тупик. Она не хотела даже слушать о другой марке. Даже в самом начале нашей совместной жизни, когда мы едва сводили концы с концами, она настаивала на поездке в крупный центр за пятьдесят миль, чтобы купить очередной «Фригидер», потому что в нашем маленьком университетском городке таких не было в продаже.
Я бесился. К счастью, нам не так уж часто приходилось покупать бытовые приборы. Но уж когда приходилось, страсти разгорались не на шутку. Это была вечная «горячая кнопка», красный сигнал тревоги. «Фригидер» стал для меня символом нерационального мышления и источником отрицательных эмоций.
В таких случаях я прибегал к испытанному средству - прятался в свою раковину. Наверное, считал единственным разумным решением проблемы - закрыть на нее глаза. Иначе я мог потерять контроль над собой и сказать что-нибудь не то. Случалось и так, что я все-таки срывался, а потом шел просить прощения.
Больше всего меня раздражало не то, что Сандра предпочитала всем остальным маркам «Фригидер», а упорство, с которым она пыталась обосновать свою позицию, допуская массу бестолковых, даже абсурдных высказываний. Если бы она хоть раз признала, что ее реакция - чисто эмоциональная и не имеет ничего общего с логикой, мне было бы легче. Но ее аргументы!..
