Но Колвелл только вежливо откланялся.
Цена на пятипроцентные облигации Man. Elec. L. Н. & Р. росла на бирже неприличными темпами. Снедаемая противоречивыми чувствами, пылая гневом и одновременно пребывая в печали, миссис Хант обсудила этот вопрос с кузиной Эмили и ее мужем. Родственники проявили редкую заинтересованность в делах безутешной вдовы. В ходе долгих совместных размышлений дамы склонились к довольно странным выводам, к которым даже супруг Эмили отнесся с известным недоверием. Однако кузины уверили друг друга в том, что со стороны мистера Колвелла было бы как минимум щедрым позволить вдове его бывшего друга купить облигации за 93. Более того, он будет просто обязан позволить ей купить их за 96,5. Когда эта нетривиальная идея вызрела в их умах, миссис Хант поняла, что ей следует делать. Чем больше она размышляла, тем сильнее разгорался в ней огонь справедливости. И вот одним прекрасным утром она вновь явилась к другу и душеприказчику своего умершего мужа.
С ее лица любой скульптор почел бы за счастье вылепить маску попранной добродетели. Прекрасные черты миссис Хант ясно отражали тот факт, что ее лучшие чувства были растоптаны ногами тирана, а священные и неотъемлемые права попраны. Но час расплаты пробил!
— Доброе утро, мистер Колвелл. Я здесь, чтобы выяснить, что вы можете предложить мне по моим облигациям?
По ее голосу чувствовалось, что женщина готова вынести все испытания, уготованные судьбой, отразить яростное сопротивление или, по крайней мере, услышать нелицеприятные вещи в свой адрес.
— Доброе утро, миссис Хант. А что вы, собственно, имеете в виду?
Его показное безразличие заставило ее внутренне собраться. Итак, он сменил тактику и вместо угроз изобразил любезность!
— Думаю, вы должны знать, мистер Колвелл, — многозначительно ответствовала вдова.
— Что ж, на самом деле я не знаю. Насколько я помню, в прошлый раз вы проигнорировали мой совет. Я рекомендовал вам не продавать облигации, а позже — выкупить их обратно.
— Да, но по 96,5! — воскликнула она яростно.
— Конечно, и если бы вы поступили так, то на сегодня имели бы прибыль более 7 тысяч долларов.
— И чья вина в том, что я так не сделала?
Она ждала ответа. Не получив такового, миссис Хант продолжила:
— Но не волнуйтесь, я решила принять ваше предложение. — Эти интонации должны были подсказать ему, что он-таки припер несчастную женщину к стенке! — Я возьму эти облигации. — И добавила с придыханием: — Хотя на самом деле они должны были стоить мне 93.
— Но, миссис Хант, — возразил Колвелл с безграничным удивлением, — вы не можете этого сделать! Вы не купили их, когда я это предлагал. А теперь я не в состоянии приобрести их для вас за 96,5... Вы должны это понимать.
Предыдущим вечером вместе с кузиной Эмили они проиграли дюжину воображаемых вариантов беседы с мистером Колвеллом — различного градуса и остроты. И хотя такого поворота событий в действительности они не ожидали, несчастная вдова не потеряла присутствия духа. Благодаря тщательной проработке различных сценариев рокового диалога миссис Хант поняла, как ей следует поступить. И она показала Колвеллу, что знает свои моральные и юридические права и готова сопротивляться любой попытке их игнорировать. Голосом, спокойным настолько, что он усовестил бы даже отъявленного негодяя, она сказала:
— Мистер Колвелл, ответьте на один вопрос.
— На тысячу вопросов, миссис Хант. И с удовольствием.
— Нет-нет. Только на один! Вы сохранили облигации, которые я покупала или нет?
— А какая, собственно, разница, миссис Хант?
Он избежал ответа!
— Только «да» или «нет» — пожалуйста. Вы сохранили их?
— Да, сохранил. Но...
— И кому принадлежат эти облигации по праву? — Она была бледна, но решительна.
— Мне, разумеется.
— Вам, мистер Колвелл? — улыбнулась она. В этой умной улыбке читались тысячи чувств, не было в ней лишь радости.
— Да, миссис Хант, мне.
— И вы собираетесь их себе оставить?
— Безусловно.
— Даже если я заплачу 96,5, вы не отдадите их мне?
— Миссис Хант, — с теплотой в голосе, но без всякого упрека произнес Колвелл, — когда я выкупил их у вас за 96, на бумаге это означало для меня потерю в 3 тысячи долларов.
Она улыбнулась с сожалением — сожалением оттого, что он находил ее такой безнадежно глупой.
— Когда вы захотели, чтобы я продал вам их обратно по 93, цена облигаций поднялась уже до 96,5. Поступи я так, для меня это был бы уже не бумажный, а реальный убыток в 3 тысячи долларов.
Она снова улыбнулась — но в этой улыбке уже не было былого понимания: к сожалению примешивалось нарастающее негодование.
— В память о Гарри я согласился принять на себя первоначальные убытки. Просто чтобы вы не волновались. Но я не вижу причины, почему я должен делать вам подарок в 3 тысячи долларов, — произнес он очень тихо.
— Я никогда не просила вас этого делать, — с досадой возразила она.
— Если бы вы потеряли деньги по моей вине — все было бы иначе. Но ваш первоначальный капитал остался при вас в целости и сохранности. Вы ни в чем не прогадали бы, если бы выкупили облигации обратно практически по той же цене. А теперь вы приходите ко мне и просите продать их за 96,5? Однако сейчас на рынке они стоят 104. Видимо, вы считаете, что я должен так поступить, поскольку виноват в том, что вы не воспользовались моим советом?
— Мистер Колвелл, вы злоупотребляете моим положением, чтобы нападать на меня! А Гарри так вам доверял! Но позвольте мне сказать: я не дам вам возможности поступать так, как вы хотите. Без сомнений, вас устроит, если я пойду домой и забуду о том, как вы со мной обошлись. Однако я собираюсь проконсультироваться с юристом и убедиться, может ли друг моего мужа позволять себе такие вещи! Вы совершили ошибку, мистер Колвелл!
— Да, мадам. Я действительно ее совершил. И чтобы я смог оградить себя от просчетов в будущем, окажите мне услугу: пожалуйста, никогда больше не появляйтесь в этом офисе. Да, и непременно проконсультируйтесь с юристом. Всего доброго, мадам, — сказал самый вежливый человек на Уолл-стрит.
— Посмотрим... — Это все, что произнесла миссис Хант, покидая комнату.
Колвелл нервно расхаживал по офису. Он редко позволял себе терять самообладание. Теперешнее состояние совсем ему не нравилось. Внезапно прожужжал биржевой информатор. Финансист взглянул на него рассеянно и почти с досадой. «Пятипроцентные облигации Man. Elec. — 106,5», — прочитал он на телеграфной ленте.
Конкуренция в скипидарной промышленности дошла в какой-то момент до точки кипения. В отрасли царил полный раздор. Затем дело приняло совсем дурной оборот — воцарилось молчание. Никто уже не тратил время на пустые слова, и это было страшнее всего. Деньги теряли все. Однако каждый надеялся, что другие теряют больше, и тем самым быстрее пойдут ко дну. Выжившие надеялись, что смогут и дальше держаться на плаву. Ведь если двенадцать человек умерли с голоду, то четверо оставшихся могут пировать.
В Соединенных Штатах такое случалось, и не раз: временами одну из отраслей начинала трясти суицидальная истерия. На самом деле она непонятна и необъяснима. Однако всегда находится какая-нибудь посредственность, которая начинает бормотать: «Перепроизводство!» и самодовольно качать головой, будто ей удалось установить реальную причину кризиса. Однажды это случилось и со скипидарным бизнесом, некогда великим и прибыльным, а теперь производящим одни убытки. Еще недавно он гарантировал достойное жалованье тысячам, а теперь давал лишь скромные заработки небольшой горстке людей.
Мистер Альфред Нойштадт, банкир крупного центра скипидарного промысла, как-то обратил внимание своего шурина на эту жалкую картину. От красочного описания Нойштадта душа мистера Якоба Гринбаума встрепенулась. Он предвкушал уже золотые перспективы. Действительно, они были просто ослепительны. Гринбаум задумал создать Скипидарный траст.
Сначала он скупил за гроши все обанкротившиеся заводы — точнее, семь из них. По его задумке эти самостоятельные перегонные предприятия превращались в единый центр — нечто вроде «осьминога» с приятными толстыми очертаниями. Именно так окрыленный Гринбаум описывал идею своему прозорливому родственнику. Затем будущий монополист получил контроль над девятью другими, истощенными до крайности заводами. Теперь он мог контролировать «огромные производственные мощности». Расходы же были просто изумительны — а именно необычайно малы. Номинально дело принадлежало и его зятю, Нойштадту.
И вот на рынок вышел банковский дом Greenbaum, Lazarus & С°. Обманом и принуждением Гринбаум побуждал заинтересованных игроков продавать ему свои предприятия. Не гнушаясь средствами во имя будущего успеха, он вводил в заблуждение упрямых и подлизывался к доверчивым. Это позволило ему стремительно проникнуть в отрасль и собрать предприятия в единую структуру. Так была сформирована Американская Скипидарная Компания с рыночным капиталом в 30 миллионов долларов (или в 300 тысяч акций по 100 долларов каждая). Сумма, необходимая для расчетов с Гринбаумом и Нойштадтом, которые продали свои заводы по схеме «часть — деньгами, часть — акциями», была собрана благодаря выпуску шестипроцентных облигаций. Их общая стоимость составляла 25 миллионов долларов. Бумаги были подписаны синдикатом, в который вошли Greenbaum, Lazarus & С°, I. & S. Wechsler, Morris Steinfelder's Sons, Reis & Stern, Kohn, Fischel & C°, Silberman & Lindheim, Rosenthal, Shaffran & С° и Zeman Bros.
