Кто бы это смог? Вот если бы астрономы… Астрономы — это астрономическая точность. Это авторитетно. Этому любой скептик поверит! Главный не один раз встречался в те дни с крупными астрономами. Но к сожалению, ракета не могла на расстояниях в 100–200 тысяч километров блеснуть звездочкой подходящей величины.
Можно было бы ее увидеть, если бы ее светимость, солнечные лучи, ею отраженные, усилить в несколько тысяч раз. В несколько тысяч… А как? Требовалось что-то… что-то… И вот это «что-то», по словам советского астрофизика Иосифа Самуиловича Шкловского, подсказала сама природа. Кометы… Их газовые хвосты, несмотря на огромную разреженность вещества, ярко светятся в солнечных лучах. Вычисления показали: нужно сделать так, чтобы ракета выпустила облако паров натрия, которые очень интенсивно рассеивают солнечный свет в желтых лучах. Это облако станет светиться, и его можно будет наблюдать в телескопы. Испарить надо всего около килограмма натрия. Всего! Искусственная комета на небе!
Итак — искусственная комета. Но идея, какой бы она ни была оригинальной и нужной, только идея. «Комету» надо было сделать, а перед тем, как сделать, разработать ее конструкцию, испытать. И опять — впервые, опять — вновь. Разве делал кто-нибудь и где-нибудь подобное?
К счастью, в жизни мы сталкиваемся не только со скептиками. Есть оптимисты, есть энтузиасты. Нашлись они и в одном из соседних с нашим конструкторских бюро. Вскоре там провели первые эксперименты. Вначале в КБ, а потом и на ракете, при одном из вертикальных пусков.
Конструкция искусственной кометы оказалась довольно простой: цилиндрический сосуд, внутри термит и натрий, электрическое запальное устройство. Если термит поджечь, то он будет испарять натрий. Но нужно было решить еще одну задачку. «Комету» надо зажечь. И зажечь, когда ракета улетит от Земли на 100 тысяч километров и обязательно ночью: днем «комету» не увидишь, как не увидишь и звезды. Как же это сделать? На последней ступени, где «комете» нашли место, никакой радиотехники нет. Команды с земли не подашь. Необходимо было какое-то автономное включающее устройство. Первое, что пришло в голову, — часовой механизм. Опыт по этой части, правда не очень богатый, был на втором спутнике. Но этот опыт, помимо прочего, показал, что применение часов в условиях невесомости — дело не простое.
Поехали в один из институтов, занимавшихся «часовыми» проблемами. Нас душевно принял главный инженер. Но его настроение сразу стало портиться, как только была изложена суть наших желаний.
— Э-э, товарищи, это дело нелегкое! Наша техника — штука сложная. Ее так просто не возьмешь. Космическая ракета, говорите? Ракета… Ракета… Да-а! — и он глубокомысленно умолк.
Молчали и мы. Несколько минут. Наконец главный инженер повернул в нашу сторону голову, склонил ее к левому плечу, прищурил глаз. Сигарета в уголке губ дымилась, казалось, сама по себе, этак равнодушно, независимо…
— Шестнадцать килограммов.
— Пуд?! — голос Глеба прозвучал так, словно он увидал ярко-красного крокодила.
— Не пуд, а шестнадцать килограммов. Наша техника — вещь тонкая, современная. Все должно быть очень надежно.
— Надежность — безусловно. Но поймите и нас. Откуда мы возьмем такой вес?
— В этом я вам помочь не могу. Шестнадцать килограммов. Ну, может быть, мы что-нибудь сумеем сэкономить, но малость, самую малость — граммы…
Обратно мы ехали разочарованные. Молчали.
— А что, если… — Глеб на минуту задумался. — Братцы, действительно, а что, если самим? Ведь сделали же наши ребята временник на третий спутник? Сделали. Неужели для «кометы» не сделают?
Временное устройство было спроектировано, изготовлено, испытано и установлено на ракету.
В этой «кометной» эпопее интересен еще один эпизод. Не так давно мне рассказал о нем Глеб Юрьевич. Встретились мы, разговорились о наших первых «Лунах». Зашла речь и о «комете».
— А я вот тебе расскажу, чего ты наверняка не знаешь. Ведь ты на космодром раньше улетел, «комету» Василий Кузьмич — помнишь такого? — вез в поезде.
— Ну и что? — мне ясно вспомнилась приземистая фигура инженера из соседнего конструкторского бюро, ярого энтузиаста «кометных» дел.
— А то, что внутри термит и натрий. Василий Кузьмич для контроля приспособил к корпусу «кометы» маленький манометр — давление внутри мерить. Если что-нибудь не так — давление повышаться станет. То и дело наклоняется под лавку и на манометр смотрит. Вначале все хорошо было, спокойно. Но на вторые сутки давление расти стало. И так до самого конца, до приезда, все подрастало и подрастало. Представляешь?
Ситуация представилась мне достаточно ярко. Правда, до какой величины давление доросло и почему, так и осталось тайной.
Компоновка «завязалась». У Людмилы Петровны — Милуни — концы сошлись с концами. Состав аппаратуры определился, веса утряслись. Проектные чертежи были рассмотрены и утверждены Королевым. В отделе у Голдырева полным ходом шла разработка конструкции. При взгляде издали она особой сложности не представляла.
Чертежи пошли в производство. Вначале — к технологам, потом — по цехам завода. На складе наших кооператоров, ведающих так называемыми кооперированными поставками, а иными словами, доставкой аппаратуры от смежных организаций, появились некоторые приборы. Они предназначались не для ракеты-носителя и много места не занимали.
В цехе у Владимира Семеновича началась сборка. А неподалеку, в ракетном цехе, было нелегко. Новая ступень рождалась с трудом. И на основной ракете требовались доработки. Ведь теперь в носовой ее части вместо спутника должна быть солидная ракетная ступень. С чьей-то легкой руки эту ступень назвали Еленой. Может быть, кому-то это имя было дорого, может, другая какая причина была. Говорили, правда, что имя это имеет прямую связь с назначением ступени — выводить станции на лунную дорогу, к Луне. А Луну древние греки называли Селена, что созвучно имени Елена. Так ли было, не знаю, не ручаюсь. Но ступень стала Еленой. Часто для сокращения называлась только одна первая буква. Так и говорили — блок «Е».
В конце концов и блок «Е», и наша «полезная нагрузка» приобрели законченный вид. И стали похожи на то, что несколько месяцев назад было тщательно вычерчено в проектном отделе у того самого СС, которому Сергей Павлович посылал свои «Заметки по носителю» — два листка бумаги, а в сущности, программу работ по созданию ракет для полетов к Луне, Марсу, Венере, — и в проектном отделе, где работал Глеб Юрьевич.
Окончена сборка. Начали испытания. Мы — в своем цехе, у Владимира Семеновича, а ракетчики — в своем, ракетном. Перед отправкой на космодром оставалось только одно — совместные испытания. Установили станцию на электрокар и тихонечко, осторожно поехали по межцеховым улицам и переулкам в ракетный цех: не везти же ракету к нам, в «космический»! Приехали. Стали скромненько в уголке, ждем своей очереди. Ребята, наши сборщики, посматривают по сторонам. Ракета — это интересно. Особенно, если не ракета, а ракетища.
Наше творение куда меньше — всего около метра диаметром. А эта вон какая громада! Поглядываю на ребят. Что у них в глазах? Зависть? Нет. Любопытство, может быть. Но и гордость за свое. Пусть и маленький наш шарик, пусть не такой убийственно впечатляющий, как громада ракеты. Зато очень нужный. Мал, да удал, как в народе говорят.
Вон Саша Королев — Александр Дмитриевич, — мастер-сборщик, уже «втравил» в разговор кого-то из «ракетных» друзей. Как обычно, разговор без подначек не бывает.
— Что это вы за арбуз привезли? И не стыдно? Столько месяцев возились…
— Арбуз, — огрызается Саша. — Да ради этого арбуза вся ваша телега и существует! Арбуз…
Я подошел. Заместитель Владимира Семеновича, вездесущий и энергичный Леонид Иванович, очень удачно дополняющий этими своими качествами своего несколько медлительного и порой, казалось бы, флегматичного начальника, тут же, словно оберегая свое сокровище от дурного глаза, встает рядом со мной.
— Леонид Иванович, протонные ловушки хорошо закрыли, не повредили?
— Да что ты, не беспокойся, все в порядке.
А протонные ловушки — тончайшие, из золоченой проволочной сеточки сделанные полушария — были действительно столь нежны, что, казалось, дыхни на них резко — сомнутся — постоянно вызывали тревогу за их судьбу. После установки их полагалось сейчас же закрыть специальными, окрашенными в красный цвет металлическими предохранительными стаканчиками. Несмотря на то что Леонид Иванович заверил меня в отсутствии причин для беспокойства, почему-то тень сомнения, случайно или нет пришедшего в голову, не проходила.
— Попроси открыть крышки.
— Ты что, мне не веришь? — обиделся Леонид Иванович.
— Не сердись, верю. Но для спокойствия — открой.
