законы, которые наделяли каждую группу разными социальными, политическими, образовательными и экономическими правами.
Действительно ли ненависть к группе людей связана только с другим цветом кожи? Разумеется, нет. Во время Первой и Второй мировых войн одни европейцы, то есть люди с белой кожей, массово убивали других европейцев, людей с точно такой же белой кожей, в результате чего общее число погибших белокожих людей составило более 80 миллионов. Похоже, что различия в языках, этнической принадлежности, геополитике и расхождения в культурных ценностях питали эти конфликты в гораздо большей степени, чем цвет кожи. Где все это заканчивается? Трудно сказать. Кровопролитие в Северной Ирландии на протяжении 30 лет, скромно названных «тревожными годами», было вызвано острой политической борьбой за контроль над регионом. Враждующие группировки были представлены католиками и протестантами. Но если посмотреть на этот конфликт издалека и с определенной высоты, то есть с этнической, географической, национальной и даже стратосферной точки зрения, то окажется, что именно все эти факторы и стали причинами, по которым одни белые христиане убивали других белых христиан. За эти годы погибло более 3500 человек – суровое напоминание о том, что, хотя цвет кожи может сделать человека легкой мишенью для ненависти, это отнюдь не обязательное условие для возникновения желания убивать.
Стихийно возникшее в США и других странах движение за снос общественных памятников людям с расистским прошлым достигло своего апогея после убийства офицером полиции чернокожего Джорджа Флойда. Это случилось 25 мая 2020 года в Миннеаполисе. В том же году было снесено более сотни памятников, воздвигнутых в основном командующим армией конфедератов в Гражданской войне (все они в армейской форме конфедератов, многие на конях). Памятники, подобные этим, и особенно те, что стоят безмолвными стражами на Монумент-авеню в Ричмонде, штат Виргиния, напоминают мне о временах рабства. Со времен Гражданской войны мы прошли долгий путь. Мне даже присудили почетную докторскую степень в Ричмондском университете. В своей жизни я достиг того, что каждый из этих конфедератов считал попросту немыслимым, и удостоился этой высокой чести в колыбели американского Юга, на родине генерала Роберта Ли.
Да, это несомненный прогресс, но эти памятники тем не менее пробуждают во мне воспоминания о самой мрачной эпохе в истории страны. Не скажу, что мои воспоминания особенно меня удручают – нет, но это своего рода социально-эмоциональный налог, который мне, увы, приходится платить. Возможно, все эти мужи были честными и благородными членами южного сообщества. Возможно, они были истинно благочестивыми христианами и каждое воскресенье посещали церковь. Возможно, они снимали с деревьев кошек. Но совсем не по этой причине в их честь были отлиты конные статуи. Эти воины увековечены в память о защите Юга, со всеми его ценностями и образом жизни, от вторжения северных агрессоров. Не стоит забывать, однако, что южные ценности были экономически и культурно связаны с трагической судьбой четырех миллионов порабощенных африканцев – почти трети населения южных штатов [163]. Для поддержания иерархических основ требуется вера в расовую неполноценность негров, дополняемая законами, которые препятствуют получению ими образования. Здесь главное вот что: если хотите почувствовать свое превосходство над ними, не допускайте, чтобы эти «глупые и неполноценные черные» были более образованны, чем вы.
Слова ниже в защиту рабства, которые произнес в 1836 году представитель от Южной Каролины сенатор Джеймс Генри Хаммонд, выступая перед членами конгресса, говорят сами за себя. Рабство для него – это…
…величайшее из всех благ, которые доброе Провидение даровало нашему благословенному краю. Ибо без него наша плодородная почва и наш плодоносный климат были бы даны нам напрасно. Как бы то ни было, история того короткого периода, в течение которого мы наслаждались всем этим, сделала нашу южную страну притчей во языцех благодаря ее богатству, гению и манерам [164].
Это знание как раз и мешает мне относиться к статуям конфедератов как к причудливому напоминанию об аграрном прошлом. Без африканской работорговли не было бы и поэтизированных плантаций, питавших голубые мечты южан о славном и безоблачном прошлом.
Внутри движения за демонтаж и перемещение памятников расистских политиков Юга неожиданно прозвучал призыв к Американскому музею естественной истории [165] убрать с глаз долой стоящую у его главного входа статую Теодора Рузвельта (скульптора Дж. Э. Фрейзера). Рузвельт последовательно занимал разные государственные посты: был комиссаром полиции Нью-Йорка, губернатором одноименного штата, вице-президентом, а с 1901 по 1909 год – президентом Соединенных Штатов. После статуи Свободы статуя Рузвельта является одной из самых больших в Нью-Йорке. Он сидит верхом на благородном коне с поднятым копытом – некий кодекс рыцарской чести, указывающий на то, что он служил в армии. Хотя в армии США он имел звание полковника, на нем не армейская форма и не президентский костюм с жилетом, а повседневные брюки и рубашка с закатанными рукавами. Так чем же обусловлен призыв убрать его статую? Может быть, он сказал что-то не то?
Вот небольшая цитата из памятной речи, произнесенной им в 1905 году в нью-йоркском молодежном республиканском клубе по поводу тех, кто имел счастье (или наоборот) родиться с черной кожей [166]:
Проблема состоит в том, чтобы таким образом наладить отношения между двумя расами разного этнического типа, чтобы права их не были ни урезаны, ни ущемлены; чтобы отсталая раса была обучена так, чтобы она могла вступить во владение истинной свободой, а передовая раса могла сохранить невредимой высокую цивилизацию, созданную ее предками.
Не будем забывать, что республиканцы в то время придерживались относительно прогрессивных взглядов на общество и мир. И Рузвельт, естественно, ратует здесь не за то, чтобы вновь поработить черных. Нет, он просто хочет, чтобы и они тоже приняли участие в осуществлении американской мечты на том уровне, на котором им это позволяет отсталые мораль и интеллект.
Рузвельт был очень образованным человеком. Хотя подобные мысли, безусловно, могли прийти в голову и ему самому, все же эти идеи были явно навеяны такой модной в то время евгеникой, изучавшей возможности выведения более совершенной расы людей путем приумножения положительных свойств и подавления отрицательных. Как это сделать? Нужно просто отговорить «отбракованных» людей вступать в браки и рожать детей или, если ученый-евгеник поставил им диагноз «слабоумие», нужно стерилизовать их, лишив возможности размножаться. Эта отрасль социальной биологии, в защиту которой выступали такие престижные институты, как Гарвардский университет и Американский музей естественной истории, на протяжении многих десятилетий оказывала влияние на политику, юриспруденцию, иммиграционные законы и социальный порядок Америки [167]. Это движение в какой-то степени даже повлияло на нацистскую Германию, дав определенный импульс ее социальной политике. Поскольку Рузвельт был сыном своего времени, я не собираюсь винить его
