Я неспроста предложил экскурс в градостроительные дебри. Героический эксперимент Норильска, хоть и увенчанный успехом, подражания не найдет. Слишком дорого, особенно эксплуатация зданий, улиц, зимой десятки снегоуборочных машин вывозят примерно 600 тысяч тонн снега. Это не гора, а горы. Вот почему галереи-коридоры необходимы новому типу северных городов.
Тепло норильским домам дают ГРЭС, электростанция на реке Хантайка и газ, который приносит газопровод Мессояха – Норильск. Но тепла с каждым годом требуется больше и больше, железобетонный город растет. С утроенной энергией растут и расходы тепла.
Пока энергетические потери, даже большие, для Норильска незаметны, по крайней мере не ощутимы, однако для других северных городов проблема, из чего строить, может и должна стать решающей.
…Электричка замедляла свой бег, это чувствовалось по суете в вагоне, и по тому, как однообразный пейзаж весенней тундры, долго тянувшейся за окном, изменялся, он становился индустриальным. Плато Путорана вытеснило тундру. Вдруг из-за поворота показались заводские трубы, венчающие строгие, выделяющиеся среди гор прямоугольники корпусов завода. Скоро поезд остановился.
Крупные буквы на трехэтажном вокзале извещали: «НОРИЛЬСК».
На привокзальной площади я засмотрелся на шоссе, среди гор оно казалось совершенством. Вдалеке грудой красных, синих, желтых кубиков виднелись постройки, они росли, становились рельефнее, пока не превратились в кварталы многоэтажных домов, а шоссе, по которому мы ехали, – в главную магистраль, ворвавшуюся в город прямо из тундры.
Так вот ты какой, Норильск, таинственный и открытый, большой и одинокий среди отрогов плато Путорана. Город прижат к подножью горы Медвежьей. Особенно грандиозен горно-металлургический комбинат, махиной вырастающий из горы… В полярную ночь тысячи лампочек и прожекторов гирляндами озаряют город, комбинат.
Ходишь по Норильску и в архитектуре находишь знакомое, виденное в Ленинграде, подмеченное в Москве. И ничего общего с Ленинградом и Москвой – архитектура здесь своя, норильская. В городе нет старых зданий, а новые не собраны в кучу – вдоль улиц тянутся законченные ансамбли домов… Может быть, кому-то Норильск показался другим, но впечатления, произведенные на меня далеким заполярным городом, останутся со мной на всю жизнь.
Понимаю, Норильск не со всеми был приветлив, как в день нашего знакомства. Я видел здесь пургу, которая стремилась сровнять постройки, накрывая их жестким одеялом, видел и глубину полярной ночи, видел сполохи северного сияния. Но первое впечатление… Оно только мое. В 1970 году я впервые увидел Норильск. Прошло пять лет – и новый Норильск, похожий на тот, прежний, и изменившийся, предстал передо мной. Те же ансамбли домов, и новые девятиэтажные башни врезались в городской пейзаж… Растет город.
Таймыр – один из крупнейших полуостровов мира, площадь его 400 тысяч квадратных километров. На южном его рубеже – Норильск. «Таймыр, особенно его север, – наименее изученная область нашей родины». Так ученые пишут о Таймыре сейчас… «Ходиша люди старии воевати на Югру и Самоядь», – так писано в новгородской грамоте более восьмисот лет назад. (Самоядью предки называли земли в устье Енисея и Таймыр, а Югрой – Полярный Урал и часть Западной Сибири.)
Странная судьба у земель – быть тысячу лет открытыми и оставаться неизвестными.
На севере Таймыра нет почвы, а значит, нет растительности. Лишь голые серые камни, от этого пейзаж там пустынный, безжизненный, холодный. Очень мало животных. В короткое лето прилетают птицы вывести птенцов. На восточном берегу, в бухте Марии Прончищевой, сохранилось лежбище моржей, куда приплывают исполины погреться в лучах теплого солнца.
В арктической пустыне, где моржи устроили курорт, слово «лето» хрупко и условно, это время незаходящего солнца и снегопадов, частых штормов, когда ветер пригоняет к побережью ледяные поля и становится холодно, как зимой. Солнце, выглянувшее из-за туч, не в силах растопить морские льды. Нужно ждать следующего шторма, когда ветер отгонит полярных пришельцев от побережья.
С моря видны очертания холмов – это предгорья Бырранга. Чем ближе к ним, тем больше прибрежная полоса наполняется жизнью. Вот за голые камни зацепилась куртинка мха. А вот неизвестно откуда взявшиеся полярные маки алым цветом озарили голые камни. Жизнь захватывает все большие и большие земли. Ближе к горам ледяную землю застелил ровный ковер мха, на него лето выплеснуло несчетные капли луж и озер. Сюда темными ручьями стекаются стада диких и домашних оленей.
Безжизненные горы… Только на берегах речки Неркай-хатари, защищенной скалами от дуновений Арктики, оазисом вытянулись реликтовые заросли мохнатой ивы и карликовой ольхи. Ученые не могут ответить на вопрос, как эти деревья попали сюда. Причем не просто северные карлики. Нет. Вековые «гиганты» высотой в два метра, а толщиной ствола в семь сантиметров. Самый северный в мире лес!
Южные склоны гор Бырранга омывают воды полярного озера – Таймыр. Летом сюда прилетают тысячи пернатых. Вода здесь прозрачная и очень холодная. Озеро свободно ото льда всего три месяца в году, птицам этого времени вполне хватает, чтобы вывести птенцов, откормиться и улететь обратно.
По долинам рек, впадающих в озеро, луга, на лето они покрываются цветущим ковром, великое множество цветов украшает тундру. Цветы и озера – такова здесь тундра. Озер на Таймыре, может быть, несколько тысяч. И эта бескрайняя бол отно – озерная тундра кормит огромное количество птиц. С первым теплом лед только-только начинает вскрываться, над бесчисленными озерами кружат стаи уток и гусей, за ними летят попискивающие кулики и голосистые чайки. Здесь гнездится самая красивая птица Севера – краснозобая казарка.
На плавающих озерных островках устраивает гнездо таинственная птица Севера – розовая чайка. Человек, увидевший ее, будет счастливым, уверяет местное поверье, но такая удача редко кому выпадает.
В тундре, как на море, не чувствуешь расстояний, здесь нет того, что может служить точкой отсчета, лишь уродливые лиственницы, карликовые березки, одинокие кустики травы поднимаются над ее пестрой землей. А еще здесь можно увидеть подберезовики, только это название грибам не подходит. Какой же подберезовик, если он по размерам больше тундровой березки, – скорее надберезовик.
По кочкам, словно зажженные факелы, сияют яркие желтые цветы. Это жарки, или таймырская роза, северный подснежник, они зацветают первыми: в низинах снег, а на холмах и проталинах уже засветились желтые лампочки.
Но несмотря на строгую красоту, цветы на Севере не пахнут, здесь нет опыляющих насекомых – бабочек, пчел, – поэтому привлекать запахом некого. Зато с первым теплом из тайги вылетают тучи комаров, оводов, мошки оккупируют тундру, воздух звенит, и все тонет в их невыносимом писке…
Весной 1975 года на побережье озера Таймыр завезли из Аляски овцебыков – древних обитателей тундры. Ранее перевезенные из Канады, овцебыки акклиматизировались, теперь у озера пасется два стада. На Аляску овцебыков завезли из Гренландии, на островах Канадского архипелага они живут с незапамятных времен. Человек вновь проявил интерес к животным, на смену охотникам пришли ученые. Оказывается, овцебыки одомашниваются. А выгода в том немалая: мясо овцебыков вкусное и питательное. Не нужно в северные города завозить дорогих и абсолютно не приспособленных к тундре коров, не нужно везти стога сена, тонны комбикормов, овцебыки пасутся в тундре круглый год… Они придадут неповторимость сельскому хозяйству Севера.
Кончилось мое пребывание на Таймыре. После путешествия по студеной земле возвращаюсь в Москву. Не спеша, развернувшись над норильским аэропортом, самолет взял курс на запад. Внизу еще долго проплывала молчаливая тундра, но она уже не казалась безжизненной. Здесь оставался Норильск.
Журнал «Новый мир». Март 1976 г.
Шел 1666 год. Колокольные звоны в Москве переменились: «звонят к церковному пению дрянью, аки на пожар гонят или врасплох бьют», – писали современники… Что же случилось тогда в Москве? К чему это колокола вдруг изменили себе?
Только-только завершилось заседание Церковного собора, созванного царем Алексеем якобы для рассмотрения забот насущных, на самом же деле – для устранения ставшего всем ненавистным Никона. Низложить зарвавшегося патриарха, но увековечить его церковную реформу, решил Собор… В тревожном колокольном плаче звучал траур по старой вере, и под эти же самые звуки рождалась новая русская Церковь, потому что Собор интересовали и другие вопросы, более важные, – речь шла о глобальной политике, о лике Русского государства «во веки веков».
Патриарх Никон желал самостоятельно ваять лик России, заявляя: «Священство выше царства», но у царя было иное мнение. При тайном противоборстве царя и патриарха начался Собор. Он, надо сразу отметить, был неправомочным. О том хорошо известно. Вели его греки, патриарх Макарий Антиохийский и митрополит Паисий Александрийский.
