поколений не было причин скучать по спорам в кафе, в которых они никогда не участвовали, или связывать рост домашнего уюта с исчезновением уюта во всех других местах. Восхищение «Сайгоном» как легендой альтернативной культуры среди тех, кто на момент его существования еще не родился, не создавало ощущения, будто «теперь все стало хуже». А их родителям оставалось только оплакивать уход в прошлое мест, где они любили встречаться, и оживленных социальных контактов и искать утраченные радости в мемуарах, на телеканале «Культура» и в интернете.
Глава 8
Двадцать седьмой километр
Заблудившийся в дюнах, отобранных у чухны,
Городок из фанеры, в чьих стенах едва чихни —
Телеграмма летит из Швеции: «Будь здоров».
И. Бродский
Далеко не все ленинградцы так уж стремились выбраться из города. Мир за пределами страны был для большинства недоступен, а путешествия по Советскому Союзу, в места, которые ленинградцы считали «провинцией», привлекали мало [1334]. Многие прикладывали огромные усилия, чтобы сбежать из маленьких и отдаленных городов в Ленинград [1335]. В любом случае даже получить отпуск было зачастую непросто: А. Гончуков смог взять свой первый отпуск на заводе только в мае 1940 года, в возрасте 35 лет, хотя и был партийным активистом [1336]. Часто путешествия были прерогативой людей «с должностью», тех, кто ездил в командировки [1337].
В конце 1950-х ситуация стала меняться. Увеличилось время отпусков, расширились возможности для поездок в дома отдыха [1338]. В 1970 году Кировский завод завершил работы по строительству огромного санаторного комплекса «Белые ночи» («похожего на громадный корабль») в Сочи [1339]. Юг в широком смысле слова – Украина, Кавказ, Краснодарский край – стал излюбленным местом туристических поездок [1340]. Черноморские курорты и прежде всего Коктебель обладали теми свойствами, которые когда-то влекли петербуржцев в Биарриц [1341].
В 1970-е популярными стали также поездки по внутренним регионам России, но в основном по историческим местам, особенно в старинные города, такие как Ростов, Ярославль, Владимир и Суздаль, которые начали рекламировать под именем Золотое кольцо [1342]. Путешествия за пределы сети курортов и общепринятых туристических маршрутов были рапространены лишь в определенных субкультурах. Путешественников ждали суровые условия: иногда негде было даже купить продукты, не говоря уже об отелях или ресторанах и кафе [1343]. Стремление «уйти с радаров» отнюдь не подразумевало бунт. С 1930-х туристам, или «походникам», оказывалась официальная поддержка: их стремление исследовать отдаленные районы считалось полезным для советской власти (здесь туризм пересекался с геологическими и этнографическими экспедициями – профессиональным, но в то же время неформальным способом путешествовать) [1344]. При этом нераспланированные путешествия, или поездки «дикарем», дарили ощущение свободы – как в метафизическом («свобода гор»), так и в практическом смысле (делить палатку с парнем или девушкой было в порядке вещей) [1345]. Для хиппи, представителей «системы», странствия составляли образ жизни, как и для социальных маргиналов, например бродяг или беспризорников [1346]. Произведения неофициального искусства отдают дань уважения несанкционированным путешествиям: так, например, в «Языческом цикле» Г. Приходько (1972–1982) спутница, а позже и жена фотографа позирует обнаженной на фоне сурового северного пейзажа [1347].
Куда чаще путешествовали по удаленным уголкам Ленинградской области. В период с 1927 по 1944 год город был административным центром огромной территории площадью более 350 000 кв. км, которая простиралась от границы с Эстонией и Финляндией на западе до границы нынешней Вологодской области – на востоке. Послевоенные реформы сократили Ленинградскую область более чем вчетверо, до сравнительно небольшого пространства, более или менее напоминающего дореволюционную Санкт-Петербургскую губернию. Правда, в состав области теперь вошли западные районы, бывшие прежде частью Финляндии, а также восточные земли, изначально принадлежавшие Новгородской области [1348]. Однако даже после сокращения территория области по-прежнему могла вместить четыре Уэльса, и, чтобы проехать ее с запада на восток вдоль извилистого побережья Финского залива, потребовался бы целый день. Автомобильное и железнодорожное сообщение было устроено таким образом, что тот же Новгород оказывался ближе к Ленинграду, чем некоторые места, административно связанные с городом; до Вологды ходили прямые поезда, но до Старой и Новой Ладоги можно было доехать только на местных автобусах. Населенные пункты всего Северо-Запада находились в зоне более или менее непосредственного влияния Ленинграда.
Господство города над регионом означало, что официальных лиц то и дело переводили с постов в Ленинграде на должности в провинциальных центрах, таких как Псков или Вологда, и наоборот [1349]. Великий Новгород как бывший город-государство и изрядно мифологизированная родина средневековой русской демократии, постоянный аргумент в спорах о том, какой бы была Россия, если бы Москва не стала ее столицей, пользовался у ленинградской интеллектуальной оппозиции особой сентиментальной благосклонностью. Параллели напрашивались сами [1350]. Однако для «оседлых» ленинградцев местом массового исхода в летние месяцы была область – дачные поселки вдоль Финского залива и в зонах бывших полей и лесов, протянувшихся далеко на юг. В июле и августе население города сокращалось так же заметно, как в Париже или Мадриде; в мае, июне и первой половине сентября город пустел на выходные. Сложившаяся еще до 1917 года дачная культура укоренилась в Ленинграде больше, чем где-либо еще в Советской России [1351].
Социальный разрыв между временными гостями и постоянными сельскими жителями был велик. Это чувствовалось уже в транспорте, на котором люди ехали в город и из города. Местные поезда – электрички с темно-зелеными вагонами 1940-х годов выпуска – часто были забиты под завязку. «В Ленинграде, – делится впечатлениями Р. Хингли в 1961 году, – я видел отбывающий поезд, за крышу которого цеплялось множество людей. “Это разрешено?” – “Нет, но ведь жарко же!”» [Hingley 1961: 20] Даже пустые пригородные поезда выглядели неприютно: деревянные скамейки, вечный сквозняк из окон, а из тамбуров тянуло табачным дымом. Хотя ехать порой приходилось два, три, а то и четыре или пять часов, туалетов в них не было. Зимой в них было холодно, летом – жарко, как в духовке. Одежда пассажиров часто была грязной и неопрятной, некоторые в открытую выпивали, громкое пение было в порядке вещей.
8.1. Внутри электрички,2011
Поздно вечером в электричках – особенно в 1990-е – было по-настоящему опасно [1352]. Плата за проезд была небольшой, но все же слишком высокой для некоторых граждан. Когда в 1998 году цены на проезд поднялись, количество проданных билетов сразу упало на 60 %,
