Продолжая военную тему в последующих рассказах, Гаршин подчеркивает социальный антагонизм солдат и офицеров, усугубляющий тяжелое положение первых. Так, в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» фигурирует жестокий капитан Венцель, презирающий солдат и избивающий отстающих на марше: «Венцель схватил свою саблю и начал наносить ее железными ножнами удар за ударом по измученным ранцем и ружьем плечам несчастного».[502] Да и другие офицеры полка не чуждаются рукоприкладства, считает его даже необходимым для воздействия на солдатскую массу.
Тема «Люди и война» глубоко волновала писателя. В 1879 году он задумал написание хроники на эту тему, но замысел был реализован только двумя рассказами — «Денщик и офицер» и «Из воспоминаний рядового Иванова», последующая болезнь Гаршина воспрепятствовала его завершению.
В 1883 году писатель завершил лучшее свое произведение — рассказ «Красный цветок», который стал как бы символом его жизни и творчества. Так же как в сказке «Attalea princeps», здесь соединены два плана — реальный и фантастический. В саду лечебницы для душевнобольных, куда помещен герой рассказа, растет необычайно яркий алый мак. В воображении больного человека цветок становится олицетворением вселенского зла. «При первом взгляде сквозь стеклянную дверь алые лепестки привлекли его внимание, и ему показалось, что с этой минуты он вполне постиг, что именно он должен совершить на земле. В этот яркий красный цветок собралось все зло мира. Он знал, что из мака делают опиум; может быть, эта мысль, разрастаясь и принимая чудовищные формы, заставила его создать страшный фантастический призрак». И несчастный задается целью сорвать и уничтожить цветок, при этом он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы вырваться из больничной палаты, разогнуть железные прутья, закрывающие окно. Но сорвать и уничтожить цветок ему кажется недостаточным: «…нужно было не дать ему при издыхании излить все свое зло на мир. Потому-то он и спрятал его у себя на груди. Он надеялся, что к утру цветок потеряет всю свою силу. Его зло перейдет в его грудь, в его душу и там будет побеждено или победит — тогда он сам погибнет, но умрет как честный боец и как первый боец человечества, потому что до сих пор никто не осмеливался бороться разом со всем злом мира».[503]
Так поступок душевнобольного приобретает в рассказе характер героической битвы с мировым злом. Короленко по этому поводу писал: «С грустной улыбкой автор говорит нам: это был только красный цветок, простой цветок красного мака. Значит — иллюзия. Но около этой иллюзии развернулась в страшно сгущенном виде вся душевная драма самоотречения и героизма, в которой так ярко проявляется высшая красота человеческого духа».[504]
«Attalea princeps» и «Красный цветок» свидетельствовали о многоплановости творчества Гаршина. Наряду с удивительной достоверностью многих рассказов («Четыре дня», «Из воспоминаний рядового Иванова» и др.) нравственно-этические обобщения его творчества придают ему характер философского реализма.
«Красный цветок» увеличил популярность Гаршина и повысил авторитет его в литературной среде. Как вспоминал один из его друзей: «Его окружало всеобщее уважение, он возбуждал единодушную любовь у всех, кто видел его однажды». Тургенев в одном из писем назвал Гаршина своим преемником. «Его любил Лев Толстой и считал самым выдающимся писателем нового поколения… сверстники и товарищи-писатели любили его как брата; несмотря на свой громадный успех, он ни в ком не возбуждал чувства зависти, у него не было ни одного врага, да и странно было бы представить себе врага Гаршина, и его талант признавался в самых противоположных лагерях нашей печати».[505]
В то же время жизнь писателя осложнялась, прежде всего, материальными трудностями. Литературных гонораров не хватало на то, чтобы обеспечить себе и жене сносное существование в Петербурге. Гаршин вынужден был совмещать литературную работу со службою в управлении железных дорог, «…заниматься писанием, творчеством приходилось Всеволоду Михайловичу по утрам, до ухода на службу. Какая это была работа, когда ежеминутно смотришь на часы; дабы не опоздать к занятиям!.. вот-вот охватывали его вдохновение, творческий жар; но тут все надо было бросать, насильственно отрываться от письменного стола, спешить с туалетом и поскорее бежать на службу».[506] Естественно, что писать становилось все труднее, особенно при его скромности и требовательности к себе. Кроме того, писателя чрезвычайно угнетали политические репрессии в отношении интеллигенции. В 1884 году были закрыты «Отечественные записки», затем арестованы Протопов и друг Гаршина — Эртель. Кроме того, как отмечали знавшие его, «житейская грязь, людское недоброжелательство, зависть, эгоизм, разнузданность страстей поражали его на каждом шагу…». Гаршин мучительно воспринимал социальную несправедливость, нравственные пороки современного ему общества и собственное бессилье в борьбе с общественным злом.
В посмертной статье о Гаршине А. Леман писал: «Нежное, чуткое сердце, пламенная чистая душа, глубокое понимание ужасов жизни, вера в человека и беспрерывное каждодневное оскорбление этой веры, желание очеловечить людей и сознание слабости своих сил… были для него источником постоянных обильных мучительных терзаний».[507] Все это усугубило тяжелую душевную болезнь писателя, приведшую его к трагической гибели.
В творчестве Гаршина все частные проблемы демократической литературы того времени были сведены к одной общей проблеме — социального зла, страстный, романтический протест против которого составлял нерв его произведений.
Близким Гаршину по мироощущению писателем был поэт С. Я. Надсон. Жизнь его была короткой и несчастливой. Родившись в 1862 году в Петербурге в семье незначительного чиновника, он в раннем детстве потерял отца, оставившего семью без всяких средств. После смерти матери родственники определили Надсона в Павловское военное училище, но болезненный, слабый юноша мало подходил для военной карьеры, кроме того, очень рано начав писать стихи, с 1880 года стал печататься и увлекся творчеством. В 1884 году, выйдя в отставку, Надсон занялся литературной деятельностью. Через год, когда вышел его первый сборник стихов, он уже получил от Академии наук Пушкинскую премию. Почти сразу поэт приобрел большую популярность. А. А. Кизеветтер, вспоминая литературную жизнь начала 60-х годов, писал: «В стихотворной поэзии царил Надсон… Поэзия Надсона была проникнута призывами к народолюбию, к равноправию и братству людей, к свободе и признанию человеческой личности. Восьмидесятники зачитывались Надсоном…».[508]
Надсон был поэтом своего поколения, его мечты, надежды, беды эмоционально отражались в его творчестве. Обращаясь к современникам поэт заявлял:
Как волны рек, в седое море
Сойдясь, сплотились и слились,
Так ваша боль и ваше горе
В моей душе отозвались.[509]
Так же как у Гаршина, герой поэзии Надсона ненавидит насилие, страстно мечтает о времени, когда не будет угнетения человека человеком, когда жизнь для всех станет прекрасной. В одном из лучших своих стихотворений поэт обращался к современнику со словами надежды:
Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был, не падай душой,
Пусть неправда и зло полностью царят
Над омытой слезами землей,
Пусть разбит и поруган святой идеал
и струится невинная кровь —
Верь: настанет пора и погибнет Ваал,
И вернется на землю любовь!
……………………………………………
И не будет на свете ни слез, ни вражды,
Ни бескрестных могил, ни рабов,
Ни нужды, беспросветной мертвящей нужды;
Ни меча, ни позорных столбов!..[510]
Ненависть к насилию, мечты о коренном изменении своей страны и мира вызывали у поэта глубокое сочувствие к смелым борцам против произвола властей. Широко распространенное в русском обществе конца 70-х годов сочувствие к народникам разделял и Надсон.
В стихотворении «Мрачна моя тюрьма» поэт причислял себя к стану борцов:
…Когда — оба
Клялись мы — как орлы могучи и сильны —
Врагам земли родной не уступать до гроба
Священной вольности родимой стороны,
Я песнею владел, — и каждый стон народа
В лицо врагов его с проклятьями бросал,
А он владел мечом и с возгласом: «Свобода»
За каждую слезу ударом отомщал…
И долю бились мы — чем дальше, тем грознее…
Но нам не удалось рассеять ночи тычу…[511]
Поражение народничества и последующие репрессии вызвали у Надсона, как и у многих его интеллигентных сверстников, чувства горького разочарования и неверия в возможность преобразований.
