Примерно к тому же времени относятся несколько разводов, обошедшихся без участия богов. Интересно, что во всех известных авторам случаях жены вступали во второй брак – видимо, развод не считался пятном на репутации, причем очень часто в качестве сватов выступали первые мужья.
Известно, что Геракл разошелся со своей первой женой Мегарой и выдал ее замуж за своего же племянника Иолая. Царь Трои Приам до того, как женился на Гекубе, был женат на Арисбе и имел от нее сына. Однако это не помешало троянцу разойтись с супругой и выдать ее за некоего Гиртака.
Знаменитый Ясон, женатый на Медее и имевший от нее двух сыновей, оставил жену, чтобы вступить в брак с коринфской царевной Главкой. Разъяренная Медея послала сопернице отравленную одежду. Погибла и сама Главка, и ее отец, царь Коринфа, а Медея бежала в Афины. Ее дети были убиты (по одной из версий – коринфянами, по другой, поздней, – самой Медеей). Но столь трагический и скандальный развод не помешал волшебнице немедленно женить на себе афинского царя Эгея и родить ему ребенка. Впрочем, этот брак тоже не заладился – Медея стала строить козни против Тесея, наследника Эгея, и царь изгнал Медею из Афин вместе с их сыном.
История Елены Аргивской известна всем, пересказывать ее не имеет смысла. Однако стоит обратить внимание на то, что Елена прибыла в Трою отнюдь не в качестве падшей женщины. Покинув первого мужа, она стала законной женою Париса (какого бы мнения ни придерживался на этот счет Менелай). После гибели Париса Елена вступает в третий брак, и тоже достаточно блестящий – ее мужем становится сын Приама и Гекубы, Деифоб. И тот факт, что первый муж Елены в это время стоял у стен осажденной Трои, если и смущал троянцев, то отнюдь не с моральной или юридической точки зрения.
Все это наводит на мысли о том, что развод во времена по крайней мере до Троянской войны включительно не был для греков чем-то из ряда вон выходящим. Он никак не отражался на репутации женщины и, по-видимому, не сопровождался никакими бюрократическими процедурами. Супруги просто расставались полюбовно, или же один из них сбегал, или же неверную жену отсылали обратно к отцу с требованием о возвращении брачных даров, после чего брак автоматически считался расторгнутым.
Первым известным нам законодателем, который навел порядок в семейной жизни греков, был Ликург – полумифический спартанец, живший, вероятно, между десятым и восьмым веками до н. э. Сами его законы до нас дошли лишь в пересказе, но быт и нравы спартанцев, слегка подправленные позднейшими реформаторами и окончательно сложившиеся к середине шестого века до н. э., были описаны множеством изумленных авторов. Изумлялись в свое время и авторы настоящей книги, несмотря на то что были воспитаны в условиях толерантности и привыкли к разнообразию мира. Итак, поговорим о Спарте.
Вообще говоря, при той жизни, которую вели спартанцы, о браке, а значит, и о разводе в нашем понимании говорить трудно. Свадьбы спартанцы не играли, брачный договор не подписывали, ни выкупа за невесту, ни приданого не знали, поскольку у них почти не было частной собственности. Золотые и серебряные деньги и изделия были запрещены, а железные деньги при огромном весе имели ничтожную стоимость для того, чтобы спартанцы не слишком увлекались шопингом. Плутарх пишет, что «для хранения суммы, равной десяти минам, требовался большой склад, а для перевозки – парная запряжка» (на десять мин в Греции можно было купить примерно десять бочек простого вина, или сто хитонов, или трех-четырех рабов). Железо, из которого изготавливали деньги, специально портили, закаляя его в уксусе, – от этого оно становилось хрупким, теряло свою реальную ценность и оказывалось чем-то вроде наших бумажных денег. Купить на них что-либо за пределами Спарты было невозможно. Впрочем, спартанцы и не ездили за пределы своего государства – Ликург установил для них «железный занавес», и выезд без особого разрешения был запрещен, а попытка эмиграции каралась смертью.
Жили спартанцы, по словам Плутарха, «точно в военном лагере». Семилетних мальчиков отбирали у родителей, и они воспитывались и жили в лагерях до тридцати лет. Детей почти не кормили: они должны были сами воровать себе пищу, чтобы воспитать ловкость и силу. По тому же принципу строились и брачные отношения. Каждый спартанец обязан был жениться, но жену надлежало украсть, а посещать ее первые годы можно было лишь тайно. Плутарх описывает это так:
«Похищенную принимала так называемая подружка, коротко стригла ей волосы и, нарядив в мужской плащ, обув на ноги сандалии, укладывала одну в темной комнате на подстилке из листьев. Жених, не пьяный, не размякший, но трезвый и как всегда пообедавший за общим столом, входил, распускал ей пояс и, взявши на руки, переносил на ложе. Пробыв с нею недолгое время, он скромно удалялся, чтобы, по обыкновению, лечь спать вместе с прочими юношами. И впредь он поступал не иначе, проводя день и отдыхая среди сверстников, а к молодой жене наведываясь тайно, с опаскою, как бы кто-нибудь в доме его не увидел. Со своей стороны и женщина прилагала усилия к тому, чтобы они могли сходиться, улучив минуту, никем не замеченные. Так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете».
После того как спартанцу исполнялось тридцать лет, он получал право жить с семьей, но обедать дома не мог: все мужчины обязаны были питаться за общественными столами. Плутарх рассказывает о спартанском царе Агиде, который, вернувшись из победоносного военного похода, решил в виде исключения пообедать дома с женой. Запасов у царя, судя по всему, не было, и он «послал за своей частью», однако получил отказ…
Воспитывать собственных сыновей старше семи лет спартанцы не могли… Домашняя работа, ремесла и искусства были категорически запрещены (разрешались только музыка и хоровое пение, преимущественно патриотического содержания). Так что понятия дома и семьи для спартанца носили характер достаточно абстрактный, если только он не желал петь вместе с женой патриотические песни.
Плутарх пишет:
«Каждый в Спарте распоряжался не только своими детьми, рабами, имуществом, как это было в других государствах, но имел также права и на собственность соседей. Это делалось для того, чтобы люди действовали сообща и относились к чужим делам, как к своим собственным… Если возникала нужда, можно было пользоваться слугами соседей как своими собственными, а также собаками и лошадьми, если только они не были нужны хозяевам. В поле тоже, если кто-либо испытывал в чем-нибудь недостаток, он открывал, если было нужно, чужой склад, брал необходимое, а потом, поставив назад печати, уходил».
Для того чтобы довести идею коллективизма до полной логической завершенности, спартанцы решили относиться, «как к своим собственным» не только «к чужим делам», но и к чужим женам:
«Теперь муж молодой жены, если был у него на примете порядочный и красивый юноша, внушавший старику уважение и любовь, мог ввести его в свою опочивальню, а родившегося от его семени ребенка признать своим. С другой стороны, если честному человеку приходилась по сердцу чужая жена, плодовитая и целомудренная, он мог попросить ее у мужа».
Разумеется, делалось это не ради плотских утех, а «дабы, словно совершив посев на тучной почве, дать жизнь добрым детям, которые будут кровными родичами добрых граждан». Кроме того, по сообщению Плутарха, «у спартанцев допускалось влюбляться в честных душой мальчиков». Правда, вступать с ними в связь считалось позором, «ибо такая страсть была бы телесной, а не духовной». Женщинам маленькие радости тоже не возбранялись: «У спартанцев допускалась такая свобода любви, что даже достойные и благородные женщины любили молодых девушек…»
Ликург в законодательном порядке «изгнал пустое, бабье чувство ревности», после чего «общие чувства к одному лицу становились началом и источником взаимной дружбы влюбленных». А поскольку понятия прелюбодеяния и измены в таких условиях тоже потеряли смысл, Спарта, по уверению самих жителей, стала государством полной и абсолютной нравственности, где не было и не могло быть прелюбодеев.
Ликург вопросил оракула, достаточно ли хороши его законы, чтобы «привести город к благоденствию и нравственному совершенству», и получил ответ, что «город пребудет на вершине славы». Что, в общем, и случилось.
Острой потребности в разводах спартанцы, жившие в условиях такой крайней толерантности, конечно, не испытывали. Любить и без развода можно было кого угодно, а для того, чтобы заняться сексом с чужой женой, достаточно было объявить, что ты желаешь «дать жизнь добрым детям». И ссорились жены с мужьями, по-видимому, редко – хотя бы потому, что мужья почти (а до тридцати лет и совсем) не бывали дома. И даже упрекнуть жену за невкусный обед спартанец, питавшийся из общего котла, не мог.
Тем не менее развод в Спарте разрешался, и к нему могли даже принудить, если брак оказывался бездетным. А если супруги не хотели разводиться, то мужу дозволялось взять вторую жену, хотя это и не было слишком принято. Известна описанная Геродотом история царя Анаксандрида, жившего в шестом веке до н. э. и женатого на собственной племяннице. Брак этот долго оставался бездетным, что по спартанским понятиям считалось большим позором, а для царя, обязанного обеспечить себе преемника, и вовсе было неуместно.
