В эпоху древнегреческой и древнеримской цивилизации человек несомненно уже сознавал свое достоинство.
Характерен следующий эпизод.
Спасаясь от мести верных Цезарю людей, один из его убийц – Марк Юний Брут во главе собственного войска пересекал Грецию. Войско нужно было кормить и одевать. Брут налагал соответствующую дань на греческие города, мимо которых проходил.
Но один город воспротивился. Он считал себя свободным и гордо отклонил требование полководца. Тогда римляне осадили город и вскоре после неравной битвы ворвались в него. Греки не в переносном, а в прямом смысле дрались до последнего человека. Исчерпав сопротивление, они подожгли собственные дома и все, от мала до велика, стали бросаться в пламя. Брута это настолько потрясло, что он дал команду солдатам спасать людей. Только очень немногих, отчаянно вырывавшихся, удалось связать и удалить с пожарищ...
И все же в ту эпоху настоящего (с современной точки зрения) самосознания личности еще не было. Не случайно даже не испытывалось потребности в самом понятии «личность». Оно зародилось лишь на закате античности – древней европейской культуры. Ввели его римляне, которые стали употреблять латинское слово «персона» (буквально: маска, роль актера) в смысле «индивид», то есть существо, не являющееся лишь природным организмом, а проявляющее себя в своем человеческом качестве.
Однако и введя понятие «персоны» с ним мало считались. Впрочем, даже сами обладатели «персон» принимали подобное пренебрежение к себе, как вполне естественное.
В своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельс говорит:
«На протяжении всей древности браки заключались родителями вступающих в брак сторон, которые спокойно мирились с этим. Та скромная доля супружеской любви, которую знает древность,– не субъективная склонность, а объективная обязанность, не основа брака, а дополнение к нему»...
«Даже переходя от легкомысленных романских народов к добродетельным германцам, мы находим в «Песне о Нибелунгах», что Кримхильда, хотя она втайне влюблена в Зигфрида не меньше, чем он в нее, когда Гунтер объявляет, что просватал ее за некоего рыцаря, и при этом не называет его имени, отвечает просто: «Вам не нужно меня просить; как Вы мне прикажете, так я всегда и буду поступать; кого Вы, государь, дадите мне в мужья, с тем я охотно обручусь». Ей даже в голову не приходит, что здесь вообще может быть принята во внимание ее любовь»...
«По общему правилу, невесту для молодого князя подыскивают его родители, если они еще живы; в противном случае он это делает сам, советуясь с крупными вассалами (землевладельцами, военными помощниками своего феодала. – В. К.), мнение которых во всех случаях пользуется большим весом»[18]...
Вот что значило не быть достаточно самолюбивой «персоной», не уважать себя! Естественно, что того, кто не уважал себя сам, не слишком-то уважали и другие.
Однако шли века, и ценность личности возрастала. Человек все отчетливее видел живого человека и в том, с кем он имел дело, и в самом себе.
Предводители крестьянских войн Томас Мюнцер в средневековой Германии (в 1524–1525 гг.), Иван Болотников в России (в 1606–1607 гг.), Степан Разин (1670–1671 гг.) и Емельян Пугачев (1773–1775 гг.) – все они уже осознавали себя личностями. За ними шли и те, кто больше не хотел мириться со своим бесправием, кто желал утвердить личностями и себя...
О росте, о подъеме чувства личности в России в прошлом веке и в начале нынешнего говорил В. И. Ленин. Он связывал развитие личности с материальными условиями общества. Критикуя народников в статье «Экономическое содержание народничества», он говорил: «Можно ли серьезно защищать то мнение, что они (качества личности. – В. К.) повлияют случайно, а не вытекают необходимо из данной общественной среды, которая служит материалом, объектом духовной жизни личности»[19].
В. И. Ленин говорил также, что «...экономический процесс отразился в социальной области «общим подъемом чувства личности», вытеснением из «общества» помещичьего класса разночинцами, горячей войной литературы против бессмысленных средневековых стеснений личности»[20].
Должно стыдиться самого себя столько же. как и других людей, и одинаково не делать дурного, остается ли оно никому не известным или о нем узнают все. Но наиболее должно стыдиться самого себя...
Демокрит[21]
Совестливость
Вероятно, бессовестных людей на земле все же меньше, чем людей с совестью. Человеку от природы свойственно подмечать неладное не только в окружающем: покосившийся забор, размытую ливнем дорогу. Каким-то непостижимым чувством он ощущает (к сожалению, не всегда) и свои собственные, внутренние недостатки. Иногда с ними мирится, но чаще все же старается исправить. Он и в себе не любит «покосившегося».
Совесть – одно из лучших украшений человека. А что она такое? Как ее объяснить?
Марксистско-ленинская этика доказывает, что «совесть имеет общественное происхождение, определяется условиями социального бытия и воспитания человека, зависит от его классовой и общественной принадлежности»[22].
Кто-то назвал совесть «разумом души». Мол, кто ее имеет, у того есть собственный внутренний закон (разум невозможен без признания закона). Тот и «внутри» ведет себя как надо: совесть его чиста, а помыслы благоразумны.
Знаменитый философ Иммануил Кант высказывался в том же духе. Он писал: «Закон, живущий в нас, называется совестью. Совесть есть, собственно, применение наших поступков к этому закону».
Люди часто поясняют слово «совесть» образом попроще. Например, говорят о «страже в душе», о «внутреннем милиционере».
Был случай (это не выдумка!), когда в контору городского транспорта одного большого города явился человек и, попросив не спрашивать его фамилии, оставил в кассе пятьдесят рублей.
– Приблизительно столько,– пояснил незнакомец,– я вам задолжал, когда мальчишкой ездил «зайцем». Возьмите, очень вас прошу. Меня мой «внутренний милиционер» замучил: «отдай да отдай»...
Хорошее влияние оказывает «спрятанный внутри милиционер» на тех, кто его имеет. С ним человек становится лучше. Такой человек, даже зная точно о личной безнаказанности, уверенный, что никто не дознается о проступке – все равно не возьмет потерянного кошелька, не оставит неубранного мусора в лесу, не подслушает чужого разговора, не сделает пакости другому.
Рассмотрим теперь случай посложнее,– может быть, и поважнее. В какие взаимоотношения с совестью вступает человек оступившийся: сделавший – или даже систематически делающий – что-то плохое?
Вспоминаю спектакль выпускников школы-студии МХАТ им. М. Горького «После грехопадения». Не буду пересказывать содержания пьесы, суть не в нем, а в основной идее автора, которая мне показалась очень интересной.
Пьеса о том, как ряд людей по тем или иным мотивам совершают что-то дурное. Одни творят зло сознательно, других засасывают обстоятельства. Автор задает вопрос: что же делать?
Что делать после того, как зло уже сделано, то есть «после грехопадения»?
Вопрос мучительный, и, кажется, на него нет сразу ясного ответа.
Отпетый негодяй решает просто: зло было, есть и будет вечно. Да здравствует зло, если ты им управляешь, решает он. Берегись только сам попасть под его колеса.
Безвольный плачет, убивается, сгорает от стыда... и продолжает пакостить, как прежде.
Особо совестливый не выдерживает: не видя оправдания себе, он кончает жизнь самоубийством.
...И получается, что нет у человека никакой надежды после совершения проступка. Остается будто только страшный выбор: либо катиться дальше по наклонной плоскости, либо вечно мучиться, либо кинуться на рельсы.
Но если бы было так, разве жизнь не стала бы кошмаром почти для каждого?
Ведь жизнь любого такова, что временами он – по самым разным причинам – оступается.
Оступается, и это остается в человеке навсегда. Ничего и никогда мы не теряем, что пережили раз. Мы носим все, что с нами было.
«...Итак, что делать?» – задумывается автор.
И ведь ответ писателем находится! Похоже – правильный ответ, ответ всех мужественных и честных.
Поднимись ступенькой выше, говорит писатель своей пьесой. Не усугубляй вины безволием.
Не забывай своей вины, но искупай ее хорошими поступками.
Докажи, что ты все же человек, а то – дурное – было следствием затмения, минутной слабости.
По-моему, это настоящий выход.
Пример другого рода.
Представим соревнующихся исследователей-физиков. Один заведомо победил, хотя итог еще не подтвердили: он новое явление обнаружил.
