полемике иудеев с распятым иноком стремление к прозелитизму. В житийном контексте это стремление выглядит, по крайне мере, запоздалым. Начало крестовых походов естественно ознаменовалось ростом эсхатологических настроений и мессианских ожиданий (Chazan 1996), но они никак не были связаны с миссионерством, несвойственным иудаизму вообще. Следует отметить, что слухи о том, будто евреи убивают рабов, отказавшихся принять иудаизм, распространялись в Византии еще в раннесредневековый период (Хазанов 1994: 15), но по византийскому раннесредневековому законодательству еврея ждала смертная казнь как за владение рабом-христианином, так и за прозелитизм (Sharf 1971: 22, 67). С развитием тех же слухов следует связывать и мотив позднейших хроник (Феофан Исповедник, Георгий Амартол, анонимная сирийская хроника 1234 г.) о зверствах иудеев против христиан, совершенных после взятия Иерусалима персами в 614 г.: евреи якобы специально выкупали у персов пленных христиан, чтобы умерщвлять их (ср. Пигулевская 2000: 652), или просто избивали пленных по приказу персов (ЕЭ. Т. V. Стб. 548).
Естественно, с рассказами о чудесах распространились и сюжеты «видений» Вильяма, сидящего рядом с Христом в раю, и т. п.: McCulloh 1997: 820.
Шериф дал возможность евреям укрыться от толпы в королевском замке. В «Житии» Вильяма говорится о том, что шериф был наказан за это кровотечением, в соответствии с евангельским изречением о крови, что будет на убийцах и их детях (ср. Cohen 2004: 58).
Правда, епископ Линкольна решительно прекратил попытки создать культ вокруг очередного уголовного дела (Cohen 2004: 43).
Политика империи в отношении своих граждан-евреев не была последовательной. Тот же Феодосий II вернул евреям Антиохии синагоги, отобранные у них христианами после конфликта, но отменил указ под напором Симеона Столпника, лишив при этом власти эпарха, покровительствовавшего иудеям (Евагрий Схоластик: 1,13). Упоминание в знаменитой «Церковной истории» Евагрия истории эпарха, «подсказавшего» императору опрометчивые решения, заставляет вспомнить и эпизод с эпархом-выкрестом в «Слове о Евстратии». Существенно также, что Феодосий специальным указом запретил евреям (и самаритянам) занимать почетные должности.
При этом в Германии на основании распространившейся легенды об убийстве христианского мальчика в Эдингене в 1470 г. сложилась популярная народная драма «Юденшпиль» (Дандес 2003: 213, прим. 14). Предполагалось также (ср. За немонец 2003: 20), что новогреческий народный обычай сжигать чучело Иуды на Страстную седмицу возник как реакция на празднование Пурима с сожжением Амана. Однако обычай этот был широко распространен в Европе – от Англии (Hole 1978: 50–52) до католических славянских стран (Белова 1999: 430) и, очевидно, восходил к тем же греко-римским истокам, что и обряд сожжения Амана.
Показательно, что эта рационализация имеет место и в позднейшем (начало XVIII в.) эпизоде «жидотрепания» на Левобережной Украине. Некий юный христианский полемист, выучивший еврейский язык в Киевской академии, обличал евреев в убийстве христианских младенцев, ссылаясь на известные ему, начиная со времен «императора Гонория» (имеется в виду упомянутое убийство при праздновании Пурима), «факты», и был убит из-за опасения, что возмутит христианскую толпу против евреев «гетьманщины» (Костомаров 1996: 301–335).
Иной сюжет, связанный уже со средневековой ересью «жидовствующих» в Новгороде, демонстрирует отсутствие рефлексии в отношении к злым умыслам иудеев. К «еретическим» новгородский архиепископ Геннадий от носил и вариант вполне канонического иконописного сюжета «обрезания Господня» на одной из новгородских икон: Василий Кесарийский на клейме иконы отрезает Спасу руку и ногу, а пояснительная надпись гласит – «Обрезание Господ не». Возмутившее Геннадия изображение свидетельствует о том, что архиепископ не опознал распространенного, в том числе в русской книжности, сюжета о чуде, которое явилось иноверцу – в некоторых вариантах жидовину! – наблюдавшему таинство раздробления причастного хлеба; не веривший в пресуществление иноверец видел вместо хлеба тело Господне (Голейзовский 1980).
Это касается и фольклористов, напрямую возводящих фольклорные сюжеты к историческим реалиям в соответствии с «теорией пережитков» или представлениями т. н. исторической школы. Показательно, как Джеймс Фрэзер среагировал на использование мотивов его «Золотой ветви» в процессе Бейлиса: знаменитый культурный антрополог в своем письме-протесте приписывал убийства христиан невежествен ной еврейской толпе и настаивал, что в ее деяниях нельзя винить всех евреев. Алан Дандес (2003: 214–215) усматривает в этом «антисемитизм, смешанный с британским сословным сознанием», но первым делом в этом можно обнаружить метод «антропологической школы», во всяком мифе видевшей отражение реального первичного ритуала. В наше время Н.Н. Велецкая в книге, изданной в 1978 г. и переизданной в 2003-м, возводит этиологический рассказ об убийстве стари ков и мудром старце, уцелевшем и спасшем свой народ (после чего убийства прекратились), к «реальному» обычаю убийства предков, ссылаясь при этом на тот же календарный обряд уничтожения обрядовых чучел как на отражение убийства стариков. Сам сюжет имеет, вероятно, книжные истоки – ср. Веселовский 2001: 126 (в силу недоразумения книга Велецкой была включена в список рекомендованной литературы к главе о культуре праславян в пособии: ИКСН. М., 2003. Т. 1. С. 58).
Существенна «авторская» ремарка, сопровождающая «Слово о Никоне-черноризце» и принадлежащая Симону, иноку Киево-Печерского монастыря, а затем (до смерти в 1226 г.) – владимиро-суздальского епископа: он ссылается на рассказы о Евстратии (Герасиме) и Никоне, которые сам слышал от черноризцев (Киево-Печерский патерик: 28). Ему принадлежит составление значительной части патерика (СКК 1: 392–396), но еще Шахматов предполагал, что Симон пользовался древним житием Антония Печерского при составлении «Слов» о Евстратии и Никоне. Как бы то ни было, актуальным остается вопрос об «архетипе» текста, представленного и в западной, и в восточной традициях. Существенным для понимания исследуемых текстов оказывается и конкретный – древнерусский и английский – исторический контекст, исторические условия, в которых эти тексты складывались и функционировали. В последней работе, посвященной норвичскому навету, Джеффри Коген (Cohen 2004) предположил, что навет был актуален для норвичской городской общины XII в., еще разделенной на автохтонов-англосаксов и завоевателей-норманнов: антииудейский сюжет способствовал сплочению христианской общины. Заметим, что покровитель евреев в Норвиче – спрятавший их в замке шериф – был норманном: по преданию, он погиб от болезни, которую «излечивал» Вильям, – кровотечения. Известные противоречия существовали и внутри православного мира: замечание монаха-летописца о греках, которые «льстивы до сего дни», характеризует непростые отношения между Византией и Русью (ср. Литаврин 1999: 590 и сл.). «Слово о Евстратии» дает образец единства Руси и Византии перед лицом традиционного общего «врага» православия – иудеев, которые оказываются «льстивее» греков. Л.С. Чекин обнаруживает
