Вряд ли русский поэт в ту пору был знаком с «Зимней сказкой», которая только что вышла в свет. Но Жуковский уже на основе ранних стихов Гейне размышлял о том, сколь опасен его талант для «непорочных душ» читателей. Письмо к Гоголю написано под впечатлением только что прочитанных «Выбранных мест из переписки с друзьями». Он пытается вторить Гоголю, и оттого поэзия Гейне оказывается самым подходящим аргументом, доказывающим необходимость веры, мерзость богохульства и отрицания мирских авторитетов. В письме Жуковского обнаруживается не просто непонимание, а неприятие творчества Гейне. Талант Гейне под сомнение не ставится, но гнев вызывает обращение к низким темам и насмешливость автора. Жуковский не приемлет иронию Гейне, которая пришла на смену гармонии Гете. Для Жуковского и многих иных ниспровергателей Гейне в разных странах было неприемлемо то, что Гейне находился в оппозиции к существующему мироустройству во всех его политических, религиозных и эстетических проявлениях. Впервые русский читатель встретился с Гейне в конце 20-х — начале 30-х годов, прежде всего благодаря усилиям Ф. И. Тютчева, долгие годы жившего в Германии. В 30-е годы Гейне переводили редко и случайно. Пушкину и поэтам пушкинской поры Гейне не был особенно близок.
Конец 30-х — начало 40-х годов — время резкого поворота в отношении русских поэтов к Гейне. Это связано с новым общим пафосом русской поэзии, и шире — русской литературы. Сороковые годы — эпоха «натуральной школы» с ее критическим изображением действительности, с ее отталкиванием от романтических шаблонов. Революционно-демократическая критика, опираясь на творчество художников 40-х годов, увидела в Гейне автора, родственного им по своей позиции.
Гейне стал популярен в 40 — 60-е годы благодаря переводам М. Ю. Лермонтова, А. А. Григорьева, М. Л. Михайлова, А. Н. Плещеева, Л. А. Мея, А. Н. Майкова, А. А. Фета, а также многих второстепенных литераторов. Рецензенты даже возмущались, что переводить Гейне сделалось каким-то повальным недугом, всякий посредственный стихотворец полагает, что способен переводить Гейне.
Однако круг переводимых произведений Гейне был не столь уж обширен. Переводили в основном лирические «пиесы» из «Книги песен», зачастую одни и те же, по многу раз. Фельетонист Д. Минаев в журнале «Русское слово» (1863, кн. 11–12) высказал язвительную гипотезу: стихотворцы-графоманы публикуют переводы не «из Гейне», а из уже опубликованного сборника переводов М. Л. Михайлова.
Никто из дореволюционных авторов не переводил гейневских циклов целиком, редко публиковались и политические сатиры. Зачастую переводы были весьма далеки от оригинала. Гейне приспосабливали к злобе дня. излишне русифицировали, что дало повод выдающемуся знатоку и переводчику Гейне Ю. Н. Тынянову шутливо заметить, что Гейне «одевали в косоворотку нигилиста и народника»{24}.
Гейне долго оставался в России самым любимым иностранным писателем, его образ притягивал и поэтов, и критиков, и читателей. В этом есть своя логика. Скептический строй мышления Гейне-лирика, раскованность его чувствований привлекали к нему, заставляли подражать ему в поэзии и в жизни. Образ Гейне на основе его стихов рисовался удивительно обаятельным, ярким. Русского демократического читателя волновали и политические произведения Гейне, во многом из-за прямых ассоциаций между злободневными проблемами Германии и России. Отсталая, бюрократически скованная Россия… По отношению к ней язвительные определения Гейне звучали остро и попадали прямо в цель. Творчество Гейне предоставляло благодатный материал для размышлений о бесправии народа в ту эпоху и о его будущей свободе.
Вместе с тем в популярности Гейне в России этих лет было немало парадоксального. Русских читателей смущали насмешливые концовки многих стихов Гейне, они порождали вопрос: «Уж не пародия ли он?» В русской поэзии всегда существовало самостоятельное комически-пародийное направление. В 30—40-е годы это была поэзия создателя «госпожи Курдюковой» Ивана Mятлева, в последующие десятилетия возник Козьма Прутков, рождением своим отчасти обязанный и Гейне, так как его придумали поэты, любившие его и сочинявшие иной раз «гейнеоб-разные» произведения. Однако в русской поэзии, в отличие от прозы, смешения лирики с пародийной стихией не происходило, пародия была формой критики поэтических излишеств. Гейне поэтому зачастую ставил в тупик даже образованного читателя: было трудно порой разобрать, когда Гейне говорит всерьез, а когда шутит. По русским переводам нетрудно проследить, кто из переводчиков отдавал свои симпатии романтической лирике, а кто — романтической иронии.
Еще сложнее обстояло дело с произведениями политического характера. Стихи и поэмы Гейне связаны с очень конкретными политическими обстоятельствами; более того, они порой обращены к конкретным лицам. А реальная почва политических стихотворений Гейне была, в общем-то, неведома многим ценителям его поэзии. Все это создавало трудности, толкало к упрощению. Прежде всего это относится к поэме «Германия. Зимняя сказка», которая длительное время оставалась неизвестной читателю по разным причинам, в том числе и по цензурным. В конце концов отдельной книгой на русском языке поэма была издана за границей. Но чрезвычайно интересно, что обращение к поэме, ее журнальные переводы становились очень серьезным поводом для дискуссий по актуальнейшим политическим и нравственным проблемам. Такого не происходило ни в одной стране.
Поэма «Германия. Зимняя сказка» предъявляла высокие требования к мастерству переводчика, заставляла овладеть непривычной для русской поэтики стихотворной формой. Поэт-переводчик, взявшийся передать смысл «Зимней сказки» по-русски, обязан был знать множество реалий, связанных как с жизнью автора, так и с атмосферой Германии 40-х годов.
Критически оценивая феномен Гейне — его фантастическую популярность у русских поэтов и читателей и вместе с тем отсутствие или несовершенство переводов его некоторых произведений, — будущий переводчик «Зимней сказки» поэт Д. Минаев писал в уже упомянутом фельетоне в журнале «Русское слово»: «Кажется, уже более пятнадцати лет русские поэты стали знакомить нашу публику с песнями Гейне, а между тем по милости этих же самых русских поэтов публика мало знакома с поэтическою личностью немецкого юмориста. Автор «Германии» с его убийственным юмором, от которого мороз подирает по коже и в то же самое время вырывается неудержимый хохот, по милости наших переводчиков выходит чем-то вроде Ф. Берга, воспевающего зайчиков и цветочки. Ту сторону огромного таланта Гейне, где только выражается один его каприз, минутная лирическая шалость, наши переводчики возвели в общий тип поэзии Гейне и начали взапуски переводить его песенки вроде следующей:
Превратились, дитя, мои слезы
Для тебя в полевые цветы,
То не вздохи мои раздаются:
Соловья там заслушалась ты.
***
Полюби меня только — цветами
Я б усыпал малютки постель,
И всю ночь тебя стала б баюкать
Соловьиная нежная трель.
Подобного рода песни не только переводить, но и самому писать нетрудно, пользуясь приемом Гейне. Это ведь не то что перевести его зимнюю сказку «Германию», для чего нужно и переводчику иметь известную силу».
Любопытно, что, как и во Франции, русская «Зимняя сказка» начиналась с прозаических переводов.
Поэт-революционер М. Л. Михайлов, который опубликовал на русском языке свыше 120 стихотворений Гейне, был самым страстным пропагандистом творчества Гейне в середине прошлого века. В июльском выпуске журнала «Библиотека для чтения» в том же 1858 году он поместил большую статью о жизни и творчестве Гейне. Сожалея, что русскому читателю еще не знакома «самая блестящая сатира во всей германской литературе», Михайлов, дабы хоть как-то восполнить пробел, включил в статью прозаический перевод главы IX из «Германии. Зимней сказки»:
«Вот он, Тевтобургский лес, описанный Тацитом; вот оно, классическое болото, в котором засел Вар.
Здесь разбил его вождь херусков, благородный витязь Герман; немецкая национальность одержала победу в этом навозе.
Если бы Герман, со своими белокурыми дружинами, не выиграл сражения, то не было бы и немецкой свободы, и все мы превратились в римлян.
В отечестве нашем господствовали бы римские нравы и римский язык; даже в Мюнхене были бы весталки, и швабы назывались бы квиритами…
Слава Богу! Герман выиграл сражение, римляне были отражены, Вар пал со своими легионами, и мы остались немцами.
Мы остались немцами, и говорим по-немецки, как и прежде говорили; осел по-нашему все осел, а не asinus, швабы все швабы…
О Герман! Тебе обязаны мы всем этим! И поэтому-то воздвигается тебе монумент в Дет-мольде… и я пожертвовал на него свою лепту».
