Но Гамлет уже смотрит на сцену, где наступает кульминация «Мышеловки» – то, ради чего и затевалось представление, одним из авторов которого был Гамлет – ведь это он сказал актерам, что в пьесу об убийстве Гонзаго вставит 12 или 16 строк.
Кстати, давайте не поленимся и пересчитаем прозаические вставки. Оказывается, в самом «Гамлете» 12 прозаических вставок и 4 прозаических же письма Гамлета – итого 16! А это (если отбросить подозрение о совпадении) значит, что проза в пьесе действительно написана Гамлетом или тем, кто представляет его интересы в мире живых.
Кто же еще претендует на соавторство «Мышеловки»? Сразу после сцены отравления Гамлет говорит, что «the story is extant, and written in very choice Italian» (эта история была представлена, и написана она очень хорошим итальянским языком). Теперь становится ясно, что структура «Мышеловки» отражает структуру самого «Гамлета», где в историю, написанную книжником, латинистом Горацио, вставлена проза Гамлета, или того, кто представляет его точку зрения на случившиеся события. Пантомима здесь – сжатое изложение голого сюжета всего «Гамлета» – без пояснений и детализаций, необходимых для выяснения фабулы. Дальше идет идиллическая часть о короле и королеве, которая идентична стихотворной пьесе, сочиненной Горацио. И дополнение Гамлета о Лукиане, племяннике короля есть то самое толкование, корректива, показывающая, что версия Горацио далека от действительности.
Впрочем, чуть ниже мы рассмотрим еще одного (настоящего!) автора этой the story. И поможет нам в его определении та, невесть откуда взявшаяся, Вена…
А пока – Лукиан медлит, и Гамлет торопит его:
2120-1 Beginne murtherer, leaue thy damnable faces and begin, come, the croking Rauen doth bellow for reuenge
(Начинай же, убийца, оставь свои мерзкие гримасы и начинай, давай – каркающий ворон зовет к возмездию).
Мы привыкли, что этот Лукиан представляет короля Клавдия, убивающего своего царствующего брата. Но теперь получается, что племянник (и тот, кто скрывается за его маской) совершает акт мести, к которой призывает ворон, – а вот за что он мстит королю, выясняется тут же, из бормотания самого Лукиана:
2127 ... mixture ranck, of midnight weedes collected,
(...гнусной смесью из диких трав, собранных в полночь,)
2128 VVith Hecats ban thrice blasted, thrice inuected,
(Трехкратным проклятием Гекаты проклятых, трижды заговоренных)
2129 Thy naturall magicke, and dire property,
(Твоим природным/собственным колдовством и ужасными свойствами)
2130 On wholsome life vsurps immediately
(На цветущую жизнь посягни сейчас же).
В этом отрывке показательно имя Гекаты – богини ночи, Луны и т.д. Но не ее мистические характеристики интересуют нас сейчас, а то, что Геката считается в мифах покровительницей той самой Гекубы – мало того, в самых древних мифах они сливаются воедино, о чем говорят их имена Εχατη и Εχαβη. Тройное проклятье отражает три ипостаси Гекаты: Селена (Луна) на небе, Диана-охотница на земле, и Прозерпина – богиня подземного мира.
Итак, мы вправе предположить: Лукиан, мстящий за род Гекубы и Приама, может быть представителем этого рода, в частности, одним из тех двоих сыновей, рожденных в день гибели их отца (и, возможно, матери). Не зря же Гамлет торопит Лукиана с возмездием – можно подумать, он подталкивает этими словами самого себя, преодолевая собственную нерешительность. Сюда можно добавить и скрытую ссылку – взывающий к возмездию ворон напоминает нам о легендарном короле Артуре, превращенном злым волшебником в ворона. В ожидании обратной метаморфозы – из птицы в короля – англичане не смели убить ни одного ворона. Кстати, возможно этот ворон-Артур – лицо заинтересованное, поскольку взывает к возмездию. Значит, Лукиан вовсе не обязательно должен оказаться сыном Гекубы…
IX. ОТЫКВЛЕНИЕ КОРОЛЯ КЛАВДИЯ
Если уж мы пытаемся копать глубоко, то не постесняемся спросить у Истории: кто такой Lucianus? Первого подходящего героя (а искали мы в ряду римских поэтов, поскольку среди псевдонимов героев пьесы есть уже Гораций с Марциалом) звали Lucanus. Краткая историческая справка: Марк Аней Лукан – племянник Сенеки, родился в Испании, жил в Риме; начал свои литературные опыты с «Поэмы о троянской войне», главный его труд – «Фарсалия», поэма о гражданской войне Юлия Цезаря с Помпеем; республиканец, был настроен против императорской власти – в поэме возлагает надежду на Брута, который должен убить Цезаря (подразумевается Нерон); участвовал в заговоре Писона, после поражения по приказу Нерона вскрыл себе вены. Немаловажно, что первую книгу «Фарсалии» перевел на английский Кристофер Марло. Кстати, в первой книге приводится сон Помпея, в котором к нему является тень его мертвой жены Юлии – она укоряет мужа, что он второй раз женился и предрекает его гибель в гражданской войне.
Есть и еще один исторический кандидат в «племянники» – греческий писатель Лукиан Самосатский (ок. 125 – 192 гг. н. э.). Но нашей темы он касается разве что декламацией на фиктивно-юридическую тему «Лишенный наследства». Поэтому, отметив его ради заявленной педантичности исследования, вернемся к Лукану, племяннику Сенеки.
А, может, Шекспир вовсе и не имел в виду племянника Сенеки? Однако мистика текста в том, что следствие отрицает причину, но направление остается верным. Этот Лукан, которого мы, пусть и ошибочно, поместили в сцену отравления короля, задает нам вектор поиска. Мы вспоминаем сразу нескольких исторических персонажей: знаменитого философа Сенеку – наставника Нерона, самого Нерона, его дядю, императора Клавдия, который женился на своей племяннице, матери Нерона Агриппине и стал Нерону дядей-отчимом. Эти исторические лица определяют историческую ситуацию – убийство императора Клавдия и воцарение Нерона.
По Гаю Светонию Транквиллу («Жизнь двенадцати цезарей»), к концу жизни Клавдий «начал обнаруживать явные признаки сожаления о браке с Агриппиной и усыновлении Нерона. <…> Встревоженная этим Агриппина <…> опередила его. Умер он от яда, как признают все». Светоний передает один из распространенных слухов, что отравила Клавдия сама Агриппина, дав ему яд в его любимых белых грибах. «Смерть его скрывали, пока не обеспечили все для его преемника. Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец комедиантов, словно он желал развлечься».
Вот эти комедианты – очень важный момент. Светоний родился лет на 20 позже смерти Клавдия, которая последовала в 54 г. н. э., и нам лучше послушать современника императора – самого Сенеку. В его памфлете-мениппее «Apocolocyntosis divi Clavdii» (Отыквление божественного Клавдия) о смерти Клавдия сказано: «Exspiravit autem dum comoedos audit, ut scias me non sine causa illos timere» (А помер он в самый раз, как комедиантов слушал; вот оттого, знаете, и боюсь я их, и недаром боюсь! – пер. М. Холодняка).
Итак, Клавдий умирает во время театрального представления – такова, во всяком случае, литературная версия Сенеки – как вы уже догадались, того самого автора той самой story. Сразу вспоминается предостережение Гамлета Полонию о том, что тому лучше получить плохую эпитафию после смерти, чем плохой отзыв от актеров при жизни – и теперь эти невинные слова воспринимаются как скрытая угроза. Вот только кому – Полонию или, как и должно быть, Клавдию?
У меня уже возникли большие сомнения, что в «Мышеловке» речь идет об отравлении короля Гамлета. Слишком уж все сходится на Клавдии. Даже место действия «Мышеловки» – Vienna – говорит в пользу Клавдия. Ведь, по словам того же Сенеки («Отыквление»), Клавдий ad sextum decimum lapidem natus est a Vienna (родился всего в шестнадцати милях от Виенны)! Да и Нерону, его племяннику, при рождении было дано имя Lucius – такой же светлый, как и Lucianus (светлый anus?)… А Гамлет назвал сценического героя племянником этого короля (nephew to the King), т. е. Клавдия. Вспомните еще один факт: отравив короля, «отравитель улещивает королеву дарами; вначале она как будто недовольна и несогласна, но, наконец, принимает его любовь». Это очень близко к Нерону и его матери Агриппине, интимная связь которых осталась в веках как свидетельство крайней степени развращенности имперского Рима… Тут же вспоминается темперамент, который, по словам Гамлета, более притягателен у молодой Офелии, чем у старой «матери» Гертрад. Есть и еще важный момент – Гамлет, отправляясь после спектакля к Гертруде, восклицает (стихами Горацио):
2264-5 …let not euer The soule of Nero enter this firme bosome
(…Пусть никогда душа Нерона не войдет в эту крепкую грудь).
Таким образом Горацио-автор ненавязчиво предлагает читателю образ Гамлета, способного убить свою «мать» Гертруду подобно тому, как Нерон убил Агриппину. То, что такая нелестная характеристика принца исходит от Горацио, должно насторожить внимательного читателя.
Кажется, акценты, действительно, смещаются. И все начинает запутываться. А как углубление этой путаницы, и, в то же время, ключ к будущему прояснению, приведем одно сравнение, которое обнаружилось при чтении Светония. Оказывается, когда Гамлет говорит Полонию о стариках, у которых седые бороды, сморщенные лица, слезящиеся глаза, недостаток ума и слабые ноги, он отправляет читателя не только к Ювеналу. В подтверждение – цитата из «Божественного Клавдия» Светония:
