Из сказанного сами собой вытекают следующие основные методологические правила исследования социальных явлений:
1) При исследовании любой категории социальных явлений необходимо строго различать две стороны этой категории: а) чисто психическую и б) обусловленную первой — внешне-символическую.
2) При объяснении действительной закономерности социальной жизни необходимо учитывать характер закономерности не только психических явлений, но и явлений непсихических, в которых воплощается и через которые объективируется чистая «бесплотная» психика.
§ 3. Условия возможности правильного психического взаимодействия
Определив абстрактно социальное явление и указав на его две стороны, теперь перейдем к более конкретному изучению его. Как выше было указано, эмпирически психическое взаимодействие может быть дано лишь там, где центрами взаимодействия служат люди и высшие животные. Оставляя в стороне последних, сосредоточим наше внимание на более детальном изучении взаимодействия людей и тех «единств», которые получаются при наличности такого взаимодействия.
Совокупность индивидов, находящихся в психическом взаимодействии друг с другом, составляет социальную группу или социальный агрегат. Где дано это взаимодействие между двумя или большим числом индивидов — там дана и социальная группа как некоторое надындивидуальное единство; где нет его — там нет и социальной группы. В последнем случае взаимодействующие «человекоподобные» индивиды (иначе их трудно назвать — раз они беспсихичны) ничем бы не отличались от взаимодействующих в стакане амеб, парамеций и бактерий или от взаимодействия двух или большего числа марионеток, имеющих форму людей и мало чем отличающихся вообще от всяких физических масс.
В чем же состоит это психическое взаимодействие? Каково содержание тех взаимных акций и реакций, которыми обмениваются индивиды друг с другом? Иначе говоря, что служит предметом обмена между ними? Ответ на это кратко дан был уже выше. С психологической точки зрения («внутренней») это взаимодействие сводится к обмену различными представлениями, восприятиями, чувствами, хотениями и вообще всем тем, что известно под именем психических переживаний.
Но точно так же выше было указано, что индивид с индивидом не могут обмениваться непосредственно и прямо психическими переживаниями. Каждый из них представляет как бы абсолютно замкнутую психическую машину, из которой психика может быть сообщена другой машине не непосредственно, а только через те или иные проводники, подобно электричеству, передающемуся или путем проволок, или путем воздуха — проводника. Как для восприятия электрической энергии, передаваемой, например, путем беспроволочного телеграфа, должны быть на другой станции те или иные воспринимающие аппараты, так и у индивида, которому передается то или иное психическое переживание, точно так же должны быть специальные воспринимающие аппараты.
Такими аппаратами и являются так называемые органы чувств: органы зрения, слуха, обоняния, осязания, вкуса и т. п. Для того чтобы узнать переживания и мысли другого, мы должны или непосредственно его видеть (например, «печальное выражение лица», «радостную улыбку», «веселый взгляд», «сумрачный вид» и т. д.) либо видеть, например, его письма и другие предметы, на которых «запечатлелись» его переживания, либо слышать, например, ряд его слов, посредством которых он описывает нам те или иные чувства, мысли, слышать его «стон», его «смех» (злорадный, беззаботный и т. д.), либо воспринимать «легкое и дружеское пожатие руки», «горячие поцелуи» и т. д. и т. д.
Если бы у какого-нибудь индивида не было подобных воспринимающих аппаратов, например, ни глаз, ни слуха, ни обоняния, ни осязания — то этим самым исключена была бы возможность всякого психического общения с ним. Он был бы похож в этом случае на те «мертвые» статуи, которые «вечно молчат и хранят свою тайну».
Что же касается «проводников», посредством которых эти переживания передаются от одного другим и обратно, то такими «проводниками» являются всегда те или иные категории непсихических предметов, данных нам то в виде звука, то света, то цвета, то ряда движений, то тех или иных «вещей»! Каждое психическое переживание, прежде чем передаться другому, должно пройти через три стадии: а) сначала оно является чистой психикой, б) затем превращается в непсихическую форму — в символ, в «раздражитель» и, наконец, в) снова получает психическое бытие в воспринявшем субъекте. К примеру, мне сейчас грустно; пока я молчу, пока у меня нет «грустного вида», печального выражения глаз, нет никаких вздохов и т. п. — мое душевное состояние неизвестно никому (при условии исключения предшествующих символов, дающих основание предполагать то или иное душевное состояние). Я говорю: «мне грустно», или пишу: «мне грустно», или сажусь за рояль и беру ряд минорных аккордов, или же придаю (намеренно или непроизвольно — здесь пока безразлично) моим движениям, фигуре и лицу «печальный вид» — и этими способами символизирую и «овеществляю» свое состояние. Символы моей грусти воспринимаются другими и снова принимают психическое бытие в их сознании.
Из этого примера виден механизм психического общения и основные стадии перехода психики от одного индивида к другому.
Отсюда же следует что для возможности психического взаимодействия помимо других условий — наличности сознания или психики у субъектов взаимодействия, наличности воспринимающих аппаратов и т. д. — необходимо еще одно дополнительное условие, а именно наличность более или менее одинакового проявления (символизирования) одних и тех же переживаний взаимодействующими субъектами, что, в свою очередь, дает возможность правильного толкования этих символов каждому из них.
Если этого условия нет — то нет и правильного психического взаимодействия, а раз нет последнего — нет и подлинной социальной группы.
Остановимся подробнее на сказанном. Почему необходимо, чтобы взаимодействующие субъекты одинаковым образом выражали одни и те же психические переживания? Потому, что психика, прежде чем перейти к другому, «овеществляется», символизируется и только в виде этого символа дана другим членам общения. Простейшими примерами невозможности взаимодействия служат факты, когда два иностранца, например русский и англичанин, «разговаривают» между собой, не зная языка своего собеседника. Каждому известно, что из этого разговора ничего не получается: один говорит «про попадью, а другой про попа». Спрашивается, почему же они «не понимают друг друга»? Ответ ясен — потому что звуковые символы того и другого не тождественны. Оба собеседника могут быть знаменитыми учеными, могут иметь прекрасный слух, прекрасное зрение и т. д., но тем не менее ни тот ни другой не поймут друг друга. Если они кое-что и поймут, то скорее из движений, из мимики, из характера восклицаний, а не из слов. Стоит, однако, только допустить, что способы символизации и в остальных областях символики (световой, двигательно-мимической, «вещественной») различны — и тем самым мы принуждены будем думать, что психическое взаимодействие между нашими собеседниками будет совершенно исключено. Прекрасный художественный образец такого непонимания, вызванного на почве неодинаковой мимической символизации во взаимодействующих субъектах, дан Гюго в его романе «Человек, который смеется».
Вероятно, всякий помнит знаменитую сцену из этого романа, в которой «вечно смеющийся» человек сыплет громы и проклятия, преисполнен глубокого негодования, а остальные не только не думают, что он и в самом деле негодует, но, напротив, думают, что он смеется и говорит все эти бичующие слова лишь «шутки ради». Недоразумение это, как известно, вызвано было исключительно тем, что у человека во время его речи было «смеющееся» лицо[48]…
То же самое может быть сказано и о любой форме символизации… Если бы кто-нибудь «беззаботно смеялся» и «весело улыбался» тогда, когда ему тоскливо и грустно, плакал бы тогда, когда ему весело, плясал бы тогда, когда он в отчаянии, с сжатыми кулаками, со стиснутыми зубами бил бы кого-нибудь в знак того, что он его любит и ласкает, — то, очевидно, мы никогда не могли бы правильно понять сто. Благодаря сказанному понятно, что «чужая душа потемки» и что разгадать подлинные ее переживания не так легко, а внешние символы всегда можно толковать различно, что мы и видим, например, в судебных прениях сторон. Здесь сплошь и рядом защитник и обвинитель, исходя из одних и тех же символов (поступков обвиняемого), рисуют совершенно противоположные картины психических переживаний подсудимого. Прекрасный пример сказанному дают «Братья Карамазовы» в той главе, где одни и те же поступки Мити Карамазова совершенно различно истолковываются прокурором и защитником.
