А что же насчет Битвы у Пирамид? В прошлом году, когда я во второй раз в своей жизни участвовал в мирной конференции в Париже, одним воскресным утром я оказался на временной деревянной трибуне, перед которой проходил французский «марш победы» — всадники на белоснежных лошадях, тунисская пехота, перед которой степенно шли обученные и нарядно убранные овцы, — а прямо передо мной в дальнем конце процессии виднелась Триумфальная арка. На этой внушительной каменной громаде я стал рассматривать ряд круглых щитов, укрепленных под карнизом. На каждом из щитов было выведено название одной из побед Наполеона. «Хорошо, пожалуй, — поймал я себя на мысли, когда дошел глазами до угла, — что у этого монумента всего четыре грани, а не восемь, будь там больше места, они дошли бы до Седана и Битвы за Францию». И тут перед моим мысленным взором выстроились другие, столь же нелепые окончания в цепочках национальных побед: германской, где после Битвы за Францию следовала Битва за Германию, — или цепь британских побед в Индии, начиная с Плесси и Ассэя и кончая целым рядом звучных пенджабских названий мест, где происходили решительные сражения в англосакских войнах. К чему, в конце концов, привели все эти западные национальные победы? Да все к тому же нулевому результату, что и национальные завоевания — не менее знаменитые в свое время — тех китайских «борющихся царств», которые Цинь Ши-хуанди смел с лица земли в III веке до н. э. Суета сует! Ислам, однако, продолжает существовать, неся в себе мощный духовный заряд.
Так кто же смеется последним в этом споре относительно чувства меры у Аль-Габарти? Его западные читатели или все-таки сам Аль-Габарти?
Итак, что мы, люди Запада, должны сделать, чтобы, подобно Клеанфу, последовать за Зевсом и Фортуной по собственной воле и разуму, не вынуждая эти мрачные божества построить нас в шеренгу унизительным методом силы и принуждения?
Первое, что я бы предложил, — мы должны переориентировать собственное историческое мировоззрение в том же направлении, что и образованные представители родственных обществ нескольких последних поколений. Наши незападные современники осознали факт, что в результате недавней унификации мира наша прошлая история стала неотъемлемой частью их собственной. Теперь и мы, все еще дремлющие западные люди, должны со своей стороны понять, что благодаря той же революции, которую мы сами в конце концов и устроили, прошлое наших соседей готовится стать жизненно важной частью западного будущего.
Заставляя свое воображение сделать нужное усилие, нам нет необходимости начинать все с самого начала. Мы всегда осознавали и признавали, чем мы обязаны Израилю, Греции и Риму. Но все они, разумеется, цивилизации исчезнувшие, и нам удавалось воздавать им должное, не сдвинувшись со своей традиционной эгоцентрической точки зрения, ибо мы, в слепом эгоизме своем, принимали как само собой разумеющееся то, что «наши благородия» суть raison d’etre (смысл бытия) этих «мертвых» цивилизаций. Мы представляли себе, что они живут и умирают ради того, чтобы подготовить путь нам, играя как бы роль Иоанна Крестителя по отношению к нам, выступающим в роли Христа (я прошу простить мне богохульство этого сравнения, но оно ярче всего отображает, насколько искривлено наше мироощущение).
В последнее время мы осознали также важность вклада в наше прошлое ряда цивилизаций, которые не только угасли, но и были преданы полному забвению, до тех пор пока мы не раскопали их развалины. Очень легко быть щедрыми на признания в отношении минойцев, хеттов или шумеров, ибо открытие их культур добавляет престижа нашей науке, и, таким образом, они вновь появились на исторической арене, уже под нашим покровительством.
Труднее признать тот не менее простой факт, что прошлая история наших громогласных, а зачастую злоязычных живых современников — японцев и китайцев, индусов и мусульман и наших старших братьев, православных христиан, — станет частью нашего западного прошлого для того будущего мира, который не будет ни западным, ни незападным, но унаследует все культуры, которые мы заварили все вместе в одном тигле. И однако, это очевидная истина, если честно взглянуть ей в лицо. Уже наши собственные потомки не будут лишь западными жителями, как мы. Они будут наследниками Конфуция и Лао-цзы, так же как и Сократа, и Платона, и Плотина; наследниками и Гаутамы Будды, так же как и Второ-Исайи, и Иисуса Христа; наследниками Заратустры и Мухаммеда, так же как и пророков Илии и Елисея, и апостолов Петра и Павла; наследниками Шанкары и Рамануджи, так же как и Климента и Оригена; наследниками каппадокийских отцов православной церкви, так же как и нашего африканского Августина и нашего Умбрийского Бенедикта; наследниками Ибн Хальдуна, так же как и Боссюэ; наконец, наследниками (если все еще будут барахтаться в болоте политики) Ленина и Ганди, и Сунь Ятсена, так же как и Кромвеля, Джорджа Вашингтона и Мадзини.
Перестройка исторического мироощущения требует соответствующего пересмотра методов исторического исследования. Восстановив, если сможем, старинную манеру мыслить и чувствовать, мы должны будем с великим смирением признаться, что велением Бога западному человеку было предназначено историческое достижение — совершить что-то не просто для себя, но для всего человечества, нечто столь крупное, что наша собственная внутренняя история будет поглощена результатами этого свершения. Делая историю, мы превзошли собственную историю. Не осознавая, что именно мы делаем, мы воспользовались предоставленной нам возможностью. Иметь возможность осуществиться, преодолев себя, — великая привилегия любого из созданий Божьих.
С этой позиции — позиции смиренной и одновременно гордой — основной путь современной западной истории видится не как локальная политика западного общества, начертанная на триумфальных арках десятка местных столиц или записанная в национальных или муниципальных архивах эфемерных «великих держав». Основной путь — это даже не экспансия Запада по всему миру, если только мы упорно не рассматриваем эту экспансию как частную инициативу собственно западного общества. Основной путь — это успешно возвести руками Запада строительные леса, внутри которых все ранее разбросанные общества построили бы одно общее. Испокон веков человечество было разъединено; в наши дни мы наконец-то объединены. Ручная работа Запада, сделавшая это объединение возможным, исполнялась отнюдь не с открытыми глазами, как бескорыстные труды Давида во благо Соломона; она производилась в беззаботном неведении о ее цели и результате, подобно тому как крошечные морские обитатели строят коралловый риф, начиная со дна моря, и строят до тех пор, пока он вдруг не поднимется атоллом над поверхностью моря. Однако наши строительные леса созданы из менее прочного материала. Самым очевидным компонентом в них является технология, но человек не может жить одной техникой. Когда пробьет час, когда многоквартирное экуменическое здание будет твердо стоять на прочном фундаменте и временные западные технологические леса будут разобраны — а я в этом не сомневаюсь, — будет абсолютно ясно, что фундамент крепок, ибо покоится на прочном основании — религии.
Мы достигли Геркулесовых Столбов, и настало время спускать паруса, ибо видимость впереди не слишком хороша. В этой главе истории, к которой мы подошли, центр материальной силы смещается все дальше от его первоначального «до-Васко-да-Гамовского» местонахождения. От крошечного островка Британии, лежащего на расстоянии вытянутой руки от азиатского побережья, он сдвигается к большому острову Северной Америки, удаленному уже на расстояние полета стрелы. Однако это перемещение трезубца Посейдона из Лондона в Нью-Йорк может обозначить кульминационный момент в беспорядочных метаниях текущего века океана, века взаимного общения; ибо мы теперь переходим в новую эпоху, где материальное средство человеческого общения будет не степь и не океан, но воздух, а в век воздуха человечеству, может быть, удастся отряхнуть со своих крыльев то, что его привязывало к причудливой конфигурации земной поверхности, как твердой, так и жидкой.
В век воздуха местонахождение центра тяжести человеческой деятельности может быть определено не физической, а человеческой географией: не расположением океанов и морей, степей и пустынь, рек и горных хребтов, дорог и троп, но распределением численности человечества, его энергии, способностей, мастерства и нравов. И среди этих человеческих факторов вопрос численности может в конечном итоге стать более весомым, чем в прошлом. Отдельные цивилизации времен до Васко да Гамы создавались и использовались себе во благо чрезвычайно малым числом образованного меньшинства, как Морской Старик верхом на Синдбаде-Мореходе. Вот это неолитическое крестьянство было последним и самым могучим Спящим (не считая самого Запада), которого Запад разбудил.
