Ознакомительная версия.
Переходя к примерам из лексики на диаграммные знаки, Р. Якобсон приводит следующие случаи: во французском языке слово ennemi (враг), как констатировал Соссюр, «ничем не мотивируется»; однако же в выражении ami et ennemi (друг и враг) наблюдается явное сходство двух сополагаемых рифмующих слов; англ. father, mather и brother нельзя разделить на корень и суффикс, но второй слог этих терминов родства воспринимается как своего рода звуковой намек на их семантическое сходство; русский язык обнаруживает в пределах каждой пары названий цифр частичное сближение, например, семь – восемь, девять – десять: сходство (точнее – близость) означаемых соседних числительных приводит к их формальной близости.
Особенно много примеров приводит Р. Якобсон на звуковой символизм языковых знаков и его использование поэтами и писателями. В заключение он подчеркивает, что «система диаграмматизации, явная и обязательная для всей синтаксической и морфологической системы языка, но существующая в латентном и виртуальном виде и в его лексическом аспекте, разрушает догму Соссюра о произвольности» [Там же: 115] и что «иконические и индексальные составляющие языкового знака слишком часто недооценивались и даже вовсе не принимались во внимание» [Там же: 116]. В то же время Р. Якобсон отмечал преимущественно символический характер языка, считая символические знаки единственными знаками, способными обладать общим значением, в связи с чем цитирует следующий фрагмент из одной из работ Ч. Пирса: «Бытие символа состоит в том реальном факте, что нечто определенно будет воспринято, если будут удовлетворены некоторые условия, а именно если символ окажет влияние на мысль и поведение его интерпретатора» [Там же: 116].
Упрек Р. Якобсона в теоретической недооценке иконических и индексальных языковых знаков в целом справедлив. Но нельзя не отметить, что лингвистика и без влияния этого упрека накапливала соответствующий материал для доказательства главным образом иконичности языковых знаков. Еще М.В. Ломоносов в «Кратком руководстве к риторике» писал: «Простые идеи или слова располагаются: 1) по их «важности и низкости»... приличнее напереди положить важные, а потом и прочие, которые не столь высокие вещи значат: солнце, луна и звезды хвалят своего зиждителя, 2) по времени: ...он утро, день, вечер и ночь в роскошах препровождает» [Ломоносов 1952: 64], а в «Кратком руководстве к красноречию» к последнему примеру добавляет: дед, отец и братья [Там же: 213]. В § 250 этого руководства он отмечает: «По месту о верхних говорят прежде, нежели о нижних, о передних прежде, нежели о задних, и прочая» [Там же: 294].
Особенно много фактов, свидетельствующих о звуковой иконичности большого количества языковых знаков, было установлено в XX в. Так, в 1935 г. было опубликовано объемное «Исследование венгерских звукоподражательных выражений» чешского лингвиста В. Скалички [Скаличка 1967, русский перевод]. Его статья богата наблюдениями и заслуживающими внимания положениями, среди которых выделяется положение о том, что «слова, обладающие значительным элементом звукоподражания, очень точно передающие звук, повторяются в различных языках» [Там же: 284], с другой стороны, слова с менее точным подражанием звуку больше различаются в разных языках» [Там же: 285]’. Это вполне естественно, так как носители языка могут по-разному подражать звучанию в зависимости от выделенного в нем аспекта, если оно является сложным по своей природе.
В 1965 г. вышла важная для обсуждения проблемы книга А.М. Газова-Гинзбурга «Был ли язык изобразительным в своих истоках? (свидетельство прасемитского запаса корней)». На поставленный вопрос автор отвечает утвердительно, используя результаты своего исследования и исследований других лингвистов. При этом имеются в виду корни не только прасемитского языка, но и других многочисленных языков, с которыми сравнивается прасемитский язык.
Много интересных соображений и фактов из различных языков, касающихся звукоподражания, содержит книга И.Н. Горелова «Вопросы теории речевой деятельности» [Горелов 1987]. Автор обращает внимание на психологические феномены под общим названием «синестезия», когда звук ассоциируется у человека с цветом, контуром предмета, со зрительным ощущением, осязательными, вкусовыми, температурными восприятиями. Стали выходить и специальные монографии, посвященные проблеме языкового звукосимволизма: С.В. Воронина «Основы фоносемантики» [Воронин 1982], А.П. Журавлева «Фонетическое значение» [Журавлев 1974] и др.
Для понимания природы звукового символизма важны наблюдения психологов над развитием речи и сознания у детей. Так, Л.C. Выготский в главе «Мысль и слово» ч своей книги «Мышление и речь» (1934) отмечает, что «ребенок первоначально не дифференцирует словесного значения и предмета, значения и звуковой формы слова» [Выготский 1956: 337] и «слово и его звуковое строение воспринимаются ребенком как часть вещи или как свойство ее, неотделимое от ее других свойств. Это, по-видимому, явление, присущее всякому примитивному языковому сознанию» [Там же: 335]. «Простые опыты с детьми, – пишет Л.С. Выготский, – показывают, что еще в дошкольном возрасте ребенок объясняет название предметов его свойством: «Корова называется «корова», потому что у нее рога, «теленок» потому, что у него рога еще маленькие...» [Там же: 336].
Обобщая все сказанное в настоящем разделе, можно сделать следующий вывод: положение Ф. де Соссюра о произвольности языкового знака, даже с известными его уточнениями, преодолевается современным языкознанием, и его сторонников в этом отношении становится, видимо, все меньше. Современную лингвистику и развитие ее объяснительного аспекта не может удовлетворить тезис о произвольности языкового знака, так как его не удается никак объяснить ни исторически, ни теоретически.
4.2.2. О понятиях «произвольности» и «мотивированности» языковых знаков. Слово «произвольный» в русском языке имеет три значения: а) зависящий от воли, сознания (ср. произвольные движения), б) своевольный, основанный на наличном неограниченном произволе (ср. произвольное решение) и в) случайный, необоснованный (ср. произвольное мнение). Ф. де Соссюр употреблял французское слово I’arbitraire скорее всего в двух последних значениях, если судить по его следующим рассуждениям: «язык – условность, а какова природа условно избранного знака, совершенно безразлично» [Соссюр 1977: 48], «способ выражения в основном покоится на коллективной привычке, или, что то же, на »соглашении», «означающее немотивированно, то есть произвольно по отношению к данному означаемому» [Там же: 101]. Объединяет все указанные значения русского слова признак зависимости от воли человека, людей, поэтому языковой знак может быть и необоснованным. Это возвращает понятие «произвольности» знака к античной теории «тесей» (по обычаю, по установленным законам людей). Слово «мотивированный», напротив, означает «обоснованный, объяснимый, неслучайный, непроизвольный». Если исключить употребление слова «произвольный» в значении «случайный, безразлично какой», то «произвольность» в первом значении не исключает значения «мотивированности», поскольку мотивированность может определяться человеком, его волей и сознанием. Обычно же, как мы уже говорили, слово «произвольность» употребляется в лингвистике как синоним слова «условный» (все равно какой).
Как представляется, все семиотические системы так или иначе мотивированы. Дж. Пирс в своей книге «Символы, сигналы, шумы. Закономерности и процессы передачи информации» пишет, что в азбуке Морзе одной точкой была обозначена буква Е, наиболее употребительная в английском языке, да и вообще чаще встречающиеся буквы были обозначены короткими комбинациями точек и тире. А редко встречающиеся – длинными [Пирс 1964: 39].
Однако о мотивированности знака можно говорить лишь при его первичном образовании и функционировании его как структурно образованного, а не при забвении его образования, что также имеет свои объяснения. В этом отношении Ф. де Соссюр совершил логическую ошибку, распространив свое положение о произвольности языкового знака только на синхронный срез языка. Ведь семиотику, например, государственных флагов может объяснить только человек, знающий, почему были выбраны те или иные цвета флагов и их комбинации во время их установления. Подобным же образом мало кто знает, почему символ медицины представлен змеей, и только осведомленный в истории медицины может объяснить происхождение этого символа.
Произвольность знака предполагает действительно какую-то «договоренность». Представить себе саму процедуру этой договоренности о языковом знаке невозможно да и не нужно, так как она в принципе сводится к принятию в коллективе знака, предложенного стихийно или сознательно, как удачного, нужного для языка как средства коммуникации. Следует также учитывать тот факт, что трудно себе представить образование языкового знака без опоры на уже имеющиеся языковые знаки, поскольку они не создаются из набора фонем, как образуются флаги-символы из набора цветов. Если иметь в виду все наличные знаки языка (как осознаваемые, так и уже не осознаваемые в своей мотивации), то к ним больше применим термин «конвенциальные знают» в смысле «возникшие не из естественной природы означаемых, а по принятому, установленному согласию с ними людей».
Ознакомительная версия.
