Ознакомительная версия.
Уверенность в правильности моего предположения окончательно окрепла, когда в описании Берлинского праздника 1829 года в честь высокой гостьи – прусской принцессы Шарлотты, а ныне русской императрицы Александры Феодоровны, мне встретились строки, как торжественно, под звук фанфар и дробь барабанов «под руку с королём-отцом появилась Она – Бланшфлур, Белая Роза – в шитом жемчугом и бриллиантами „средневековом“ платье, белоснежном, как её символ».[147]
Более всего пришлось помучиться над загадкой соответствия бирюзы «вензельному имени» кронпринца Фридриха-Вильгельма. Но даже уменьшительно-ласкательные варианты имён от «Фридрих» «никак не желали» начинаться с буквы «Т». Правда, из-за того, что королевич был чересчур толстоват, за ним закрепилось домашнее прозвище «Камбала», но он не обижался и зачастую вместо подписи рисовал эту плоскую рыбу[148] или её немецкое название «Butt». Кстати, на Берлинской королевской фарфоровой мануфактуре в 1832–1837 годах по рисунку престолонаследника для его любимой резиденции в Шарлоттенхофе исполнили целый сервиз с красочными изображениями камбалы.[149]
Но как же неожиданно, бывает, приходит разгадка, причём там, где её и не ожидаешь найти. При чтении автобиографических воспоминаний фрейлины Александры Осиповны Смирновой-Россет мне вдруг бросилась в глаза одна фраза. «Черноглазая Россетти», как её называл А.С. Пушкин, помнила не только проведённые под Одессой детские годы, но даже потрясающее изобилие рыб, царившее тогда в Чёрном море, а потому (вот оно, счастье исследователя!) теперь заботливо перечисляла: «ловили камбалу (le turbot), были сельди, бычки, очень костлявая рыба вроде наших ершей, но вкуснее, были превосходные устрицы, а снетки вдруг наплывали в таком количестве, что их ловили простыми ситами и чем попало, и готовили впрок».[150] Итак, всё встало на свои места, французское название камбалы «turbot» (тюрбо) по первой литере «Т» абсолютно соответствовало бирюзе «turquoise» (тюркуаз).
Казалось бы, всё разгадано. Но у русской императрицы было четыре брата и две сестры, то есть на шкатулке, где не осталось свободного места, не хватает ещё одного перстня. Название самоцвета в нём должно бы начинаться с литеры «А», пропущенным оказался принц Альберт Прусский (1809–1872). Почему же такая немилость? Ведь принц Фридрих-Георг-Альбрехт (а таково полное имя королевича) неоднократно гостил в России у своей сестрицы. Зимой 1828 года он сделался завсегдатаем балов в Аничковом дворце, где обожал, беседуя с дамами, позволять себе неприличные шутки и жесты.[151] Его имя носил один из кирасирских полков, размещавшихся в южных военных поселениях. А сопровождая августейшего свояка в марте 1830 года в поездке-инспекции по военным поселениям гренадерского корпуса, самый младший брат императрицы Александры Феодоровны побывал и в древней Москве.
Но ведь принц Альберт стал последним, родившимся в 1809-м, ребёнком Фридриха-Вильгельма III и красавицы королевы Луизы, скончавшейся в следующем году. А на драгоценном ларце в крайнем правом перстне сияет синевой лазурит в честь принцессы Луизы, появившейся на свет в 1808 году. Значит, памятную шкатулку сделали в конце 1808 – начале 1809 года, конечно же, для супруги прусского короля. И, скорее всего, действительно кронпринц Фридрих-Вильгельм, впервые посещая Петербург в 1818 году, привёз с собой милой сестрице Шарлотте напоминание о драгоценной матушке и дорогих братьях и сёстрах.[152]
А за год до приезда дорогого «Камбалы» как же обрадовалась Александра Феодоровна, получив от новой родни накануне дня свадьбы «прелестные подарки, жемчуг, брильянты». Даже через много лет она не забыла свои тогдашние впечатления, записав: «… меня всё это занимало, так как я не носила ни одного брильянта в Берлине, где отец воспитал нас с редкой простотой»[153]
Потому-то её избранник, хорошо знавший о финансовых сложностях прусского Двора, и поднёс обожаемой невесте браслет, поражающий изобилием и высоким качеством алмазов, огранённых мерцающей розой или ослепительным бриллиантом. А в центре каждого из крошечных овальных медальонов, окольцованных сверкающими поясками диамантов, красиво выделялась на синей эмали набранная из мелких камней либо одна цифра, либо буква. Из вереницы сих звеньев на цепочке браслета складывалась легко читаемая надпись «Le 23 Octobre 1815», поскольку разделителями слов служили достаточно крупные круглые бриллианты в отдельных шатонах. В застёжке же портрет великого князя Николая Павловича заменяла алмазная первая литера имени Nicolas.[154]
Конечно же, досадно, что клейма на браслете отсутствуют, но ведь существовавшие тогда правила позволяли не относить подобные вещи в Пробирную Палатку, благодаря чему ювелир на законных основаниях смог сэкономить. Зато алмазные надписи точно так же закреплены на синей эмали, как сплошь усыпанные сверкающими диамантами листочки и вензель «&» на украшенной клеймом Иоганна-Вильгельма Кейбеля табакерке с пёстрым рядом самоцветов, образующих столь модную, но понятную только посвящённым в её секрет акрограмму.
Табакерка с надписью-акрограммой, пожалованная Марией Феодоровной Матвею Ивановичу Ламздорфу
В тот же день, 1/13 июля 1817 года, когда Николай Павлович сочетался браком с прусской принцессой в день её рождения, счастливая императрица-мать на радостях подарила воспитателю сына, генералу Матвею Ивановичу Ламздорфу, называемому при Дворе просто «Papa Lambsdorf», табакерку с драгоценными камнями, расположенными так, что составлялось слово «Reconnaissance», в переводе с французского означающее «признательность» или «благодарность». Однако на этом благодеяния и награды, излившиеся на царедворца в сей радостный день, отнюдь не закончились. Достойный сын августейшей матушки, император Александр I даровал за заслуги ментору своего младшего брата титул графа Российской империи да вдобавок ещё пожаловал не только перстень со своим ликом, но и табакерку с портретом четы венценосных родителей и надписью из алмазов: «Богъ благоволилъ ихъ выборъ».[155]
Столь утончённый подарок вдова Павла I презентовала отнюдь не случайно. Семнадцать лет назад её супруг избрал генерала Ламздорфа ментором своих младших сыновей Николая и Михаила, будучи уверен, что педантичный вояка не сделает из них «таких оболтусов, какими бывают немецкие принцы».[156] Императрица же Мария Феодоровна, надеясь, что Ламздорфу удастся отвлечь своих подопечных от страсти к фрунтомании, была вполне довольна его педагогическими способностями, питала к нему чувство глубокого уважения и считала его вторым отцом августейших воспитанников. Однако курляндец по-своему понимал методы педагогики: стремясь переломить вспыльчивый характер Николая Павловича, без особых церемоний колачивал великого князя не только линейкой, но и ружейным шомполом, а подчас, особенно разозлившись на неповиновение, хватал строптивца за воротник и со всего размаха чувствительно ударял о стену. Тем не менее 25 июня 1811 года, когда обожаемому «Никошу» исполнилось 15 лет, счастливая августейшая мать послала «доброму, дорогому и почтенному Ламсдорфу» драгоценное кольцо по случаю дня рождения воспитанника, написав в сопроводительной записке: «… надпись на перстне выражает чувство, которое я к вам питаю и которое прекратится только с моим существованием. Продолжайте ваши заботы о Николае, ваши поистине отеческие заботы, и они оправдают все наши ожидания».[157] Вероятно, на перстне читалось французское слово «recoinnaissance», означавшее «благодарность», или «признательность». Потому-то, по завершении воспитания будущего императора Ламсдорфа ожидала табакерка с зашифрованной фразой из разноцветных камней, где к «благодарности» добавилась «дружба» – «amitié», испытываемая признательной вдовой Павла I ко «второму отцу» её младших сыновей.
Секреты подобных надписей оказывались, за редким исключением, утрачены, если только сам владелец такой вещи не раскрывал их потаённый смысл. К счастью, давно было известно, что аккуратные овалы образцов царства кристаллов на крышке красивой золотой табакерки, цепочкой расположенные на фоне синей «королевской» эмали, как раз и образуют фразу «Amitié & reconnoissance».[158] Непривычное в слове «reconnoissance» буквосочетание «oi» вместо современного «ai» объясняется ещё господствовавшими во французском языке в начале XIX века, правда, вскоре устаревшими правилами правописания. Но какие же минералы послужили своеобразными буквами?
Чтение начинается с крайнего красновато-фиолетового аметиста (améthyste), дающего инициал «А». С ним, подменяя букву «М», соседствует зелёный малахит (malachite), своим цветом и рисунком, как считали греки, давшие камню название, действительно напоминающий листья мальвы. Рядом помещён прозрачный, своим красновато-рыжим оттенком похожий на червонное золото, минерал, чьё название должно начинаться с «I» или «J». В нём видели яшму (jaspe), но она непрозрачна. Скорее, считали, что это гиацинт-«джасинт» (jacinthe, хотя во французском языке подобное написание слова обычно относится к цветку с одноимённым названием) – минерал из цирконов-«жаргонов» (jargon). Достижения современной науки о драгоценных камнях, теперь чаще называемой «геммологией», позволили уточнить породу самоцвета, но при этом нарушили его предназначение в надписи: выяснилось, что сей кристалл принадлежит к группе гранатов и, исходя из цвета, должен называться либо гессонитом (hessonite), либо, скорее, гроссуляром (grossular).
Ознакомительная версия.
