Он все понимает, испуганно умолкает и снова поворачивается к телевизору.
28 декабря 2005 года
Началось все на ровном месте и не вчера. Еще 22 июля 2005 г. Владимир Путин подписал указ о регулировании производства и оборота алкогольной продукции: ограничение торговли крепкими (выше 15 градусов) напитками в ночное время по усмотрению местных властей; право на производство и оборот спирта лишь для предприятий с уставным капиталом не менее 10 млн руб. (на Крайнем Севере — 50 млн, видимо, тамошний народ уж очень быстро спивается); новые акцизные марки. Запрещалась торговля крепким спиртным в местах массового скопления людей. И все это — с 1 января 2006 года.
11 января встали крупнейшие московские заводы, производящие тот самый крепкий алкоголь. Не смонтирована Единая государственная автоматизированная информационная система, с помощью которой должна маркироваться алкогольная продукция; нет стикеров для нанесения марок нового образца; Минсельхоз не продумал порядок выдачи новых уведомлений на получение спирта — не соблюдены оргмелочи, хотя к оргмелочам, в сущности, сводится и вся кампания.
Какой судьбоносный смысл в том, чтобы именно сейчас менять механизм выдачи лицензий? Неужто у страны нет проблем, кроме водки? Кто спорит, некоторые производители делают отвратительную водку — но у нас и копчености на рынках черт-те какие, и автопром отечественный чреват смертями, как и алкогольные отравления…
Объяснений напрашивается три. Первое вытекает из печального факта: в России (на фоне общей стабилизации, роста единомыслия и прочей положительной динамики) потребление алкоголя растет на 7–8% в год. Что страна пьет больше и дуреет все катастрофичнее, видит каждый: раньше пьяные преобладали на улицах в конце рабочей недели, теперь их не меньше и в начале. Но если люди пьют, смешно бороться традиционными русскими средствами вроде ограничения производства водки. Давно замечено: рост потребления алкоголя — первый признак стагнации, а бороться со стагнацией надо никак не на уровне стикеров. Если даже будут вытеснены мелкие производители и на рынке водки, как на рынке прессы, останется 10 крупных брендов, неотличимых по вкусу, это не означает, что качество водки вырастет. Отсутствие конкуренции никого еще не стимулировало.
Второе объяснение логичнее: политика России давно уж формируется не на содержательном, а на символическом уровне. Левое с правым здесь перепутались, демократы выступают союзниками радикальных исламистов, коммунисты борются за свободу. В русской политике всегда было много демагогии — о коммунизме, свободе, борьбе за мир, а судить об истинных целях приходилось по ключевым словам эпохи. Когда произносится слово «порядок», все привычно подбираются, а некоторые бегут. Когда Андропов ввел досмотр кинотеатров и бань на предмет обнаружения прогульщиков, это не означало, что в стране настал порядок. Это был «сигнал» вести себя сдержаннее. Горбачев тоже хотел порядка — и начал с «сухого закона». Правда, на беду свою выдумал еще и гласность — видно, надеясь заменить ею водку… Нынешняя власть давно посылает сигналы о том, что настали строгие времена. Аморфной политике на помощь приходят слова-сигналы — например, «водка». Если идет борьба с водкой — значит, все всерьез, игрушки кончились, будем брать за нежные места. Лужков, любящий бежать впереди паровоза, уже ввел ограничения на ночную продажу водки в Москве. Вроде бы, ничего ужасного, часто ли вам, читатель, приходится покупать водку по ночам?! Да и в самых крупных магазинах все равно останется… Но сигнал подан. И принят.
Есть и третье объяснение. Перестройка и все последующее удалось потому, что Горбачев скомпрометировал себя антиалкогольной кампанией и стал героем бесчисленных анекдотов. Партия, переставшая быть священной коровой, сделалась попросту смешна. Так вот: может быть, Владимиру Путину тоже надоело реставрировать великую Россию и захотелось аккуратно подвести к новой перестройке? Думается, этот вариант вполне логичен. И тогда стикеры действительно ни при чем. Просто сложилась ситуация, когда низы машинально продолжают стабилизировать ситуацию, но верхи у себя наверху уже видят, куда все залезло.
13 января 2006 года
В октябре 93-го поэт и артист Леонид Филатов сказал автору этих строк: первый признак приближения конца света — когда порядочному человеку становится не из кого выбирать. Если в этой цивилизации не на кого поставить — она должна уступить место следующей.
Россия, как всегда, оказалась впереди планеты всей. Выбирать между релятивистами, для которых нет ничего святого, и фанатиками, для которых нет ничего разрешенного, — заведомо безнадежно, в чем мы убедились раньше других. В России проблема традиционно снимается отношением государства — давит и на релятивистов, и на фанатиков. Даже армяне с азербайджанцами умудряются мирно сотрудничать в Москве, где одинаково грабят всех курчавых и смуглых.
К сожалению, всемирного правительства, которое бы равным образом угнетало фундаменталистов и либералов, пока не придумано, а потому весь мир озабочен мучительным выбором между теми, кто рисует карикатуры на пророка Мухаммеда, и теми, кто считает правильным громить посольства в ответ на эти карикатуры.
Ежу ясно, что рисовать карикатуры на пророков нехорошо, как нехорошо, с моей точки зрения, регистрировать однополые браки; еще очевидней, что отвечать на карикатуры погромами — значит превышать противника в мерзости. Христианство давно доказало: чтобы победить, надо быть лучше врага. К сожалению, нашим наиболее радикальным почвенникам христианство глубоко чуждо — им подавай язычество и магию, арийские ритуалы и аркаимскую мистику. А потому в нашем консервативном сообществе раздаются одобрительные возгласы: вот как надо защищать свою веру! Ислам — исторический союзник России в борьбе с растленным Западом.
Высоко мною чтимый Андрей Кураев давно уж (правда, в осторожных формулировках) призывает российских верующих учиться у исламских фундаменталистов. Многие публицисты намекают, что ХАМАС лучше Израиля и несет миру больше света, чем растленная релятивистская культура, насаждаемая сионистами. Даже обычные верующие из числа коллег говорят мне на полном серьезе, что христиане должны учиться защищать свою веру, как защищают ее сирийские погромщики.
Но, господа неофундаменталисты, все это уже было. Христиане уже защищали свою веру, отвоевывая гроб Господень, совершенствуя пыточный инструментарий инквизиции и преследуя инакомыслящих вплоть до аутодафе. Потом пришлось извиняться. Я готов еще смириться с разгромом выставки «Осторожно, религия!» — там насилие было применено к экспонатам, другого и не заслуживавшим; но верозащитник, который в ответ на омерзительное разрубание иконы концептуалистом принялся бы рубить самого концептуалиста, оскорбляет свою веру не в меньшей степени. Ни одна карикатура на Мухаммеда не скомпрометирует ислам так, как президент Ирана или сирийцы, поджигающие датское посольство. Я понимаю: многим нашим консерваторам хотелось бы повалить христианство, исповедуемое лишь для виду, и насадить в России что-то более кровожадное; тоска по погромам в мире сильна, как перед Первой мировой, довольно искры, чтобы вернулась эра массовых самоистреблений. Парижские дела прошлой осени доказали это ясней ясного — тогда Николя Саркози чуть не заставили извиниться за то, что он назвал шваль швалью. Наши фанатики тоже не отказались бы в свое время поджечь НТВ за показ фильма Скорсезе «Последнее искушение Христа». До фильма при этом никому нет дела: всякому фанатику любо громить, и за поводом дело не станет. Поскольку фундаменталисты, назовем вещи своими именами, и вербуют в свои ряды главным образом людей, которым нравится бить и жечь, а кого и за что — не принципиально, призывать равняться на фундаменталистов и значит поощрять самые погромные тенденции.
Аморальность отвратительна, но кровожадные защитники морали куда опасней. И вечные сетования на то, что у православия нет таких воинственных адептов, как у ислама, не стоят ломаного гроша. Между гибелью за веру и убийством за веру — такая же разница, как между… ну да, как между христианством и исламом в их нынешнем виде, простите меня все.
Некий комсомолец во время повальной борьбы с поповщиной в двадцатые годы на глазах у попа грабил церковь и помочился на икону. Поп смотрел на это молча и спокойно. «Что же твой Бог ничего со мной не сделает?» — спросила комсомольская погань. «А что еще с тобой можно сделать?» — ответил поп.
6 февраля 2006 года
50-летие ХХ съезда отмечается широко и бурно — хоть и в новых традициях нефтяного благоденствия. Все бы хорошо, если не помнить поговорки про III сорт, который не брак. Благоденствие — да, но энергетическое; свобода — да, но в рамках; интеллектуалы — но те, которые прошли возгонку и выбраковку 90-х, научились приспосабливаться ко всему. Торжества квелые и половинчатые — соответствующие ХХ съезду. Тоже чрезвычайно половинчатое было мероприятие — убедительно прошу не записывать меня в ругатели шестидесятников, мелкие завистники и т. п. Если и завистник, то крупный. Я завидую тем людям, их счастью. Они вступили в самый благоприятный период русского исторического цикла — оттепель, когда сохраняется государственный патронат над искусствами, есть относительная стабильность и уверенность в завтрашнем дне и кое-какие социальные гарантии, но уже можно не опасаться немедленной расплаты. Страх исчез, а свобода не наступила. Иллюзии плодотворны. Как не позавидовать?
