день он писал по длинному стихотворению. Но все-таки главное было в том, что поэт с первого взгляда влюбился в шестнадцатилетнюю дочь своего благодетеля Екатерину — и девушка не смогла скрыть ответного чувства. Конечно, речь может идти только о том, что надлежало тщательно таить; и он, и она сознавали, что общего будущего у них нет.
Катя Бибикова была даровитой натурой; она хорошо рисовала, пробовала писать. В Ильинском она заставила Полежаева позировать. Акварельный портрет поэта, исполненный ею, несмотря на ученическое несовершенство, — это ценный историко-литературный документ. Полежаев в мундире унтер-офицера изображен погрудно. Выражение лица напряженное, свидетельствующее о тайных душевных волнениях; в голове уже пробивается седина.
Дети обожали поэта. Катя Бибикова вспоминает: «С обеда до полуночи мы всей семьей, а с нами и Александр Иванович гуляли по садам и по прелестным окрестностям Ильинского. Во время прогулок братья ни на шаг не отходили от Полежаева. Мы все жадно прислушивались к его рассказам. Он говорил о Кавказе, о набегах чеченцев, о своих походах, о том, как он с товарищами-солдатами на плечах перетаскивал через горы тяжелые орудия, пушки, а между тем направленные на них из-за скал меткие пули черкесов наверняка выбирали свои жертвы. Он рассказывал просто, без хвастовства, без напыщенности, не бил на эффект, и каждое слово дышало правдой и умом» [66].
Впоследствии Бибикова не раз выступала в печати; свои произведения она подписывала псевдонимом «Старушка из степи». Под этой подписью увидели свет и ее воспоминания о Полежаеве. Еще при жизни поэта ходили слухи, что цикл его стихотворений, порожденный сильным, но безнадежным чувством, посвящен Кате Бибиковой, но долгое время это было только предположением. Но в 1882 году она решилась нарушить молчание и опубликовать в «Русском архиве» исповедальный очерк о своем тайном романе. До конца жизни она сохранила автографы «ильинских стихов» поэта и томик Гюго, им подаренный.
К своему портрету Полежаев сделал стихотворную надпись:
Судьба меня в младенчестве убила! Не знал я жизни тридцать лет. Но ваша кисть мне вдруг проговорила: «Восстань из тьмы, живи, поэт!» И расцвела холодная могила, И я опять увидел свет…
Он писал своей последней любви (словно ex profundis):
О, тот постигнул верх блаженства, Кто вышней цели идеал, Кто все земные совершенства В одном созданье увидал. Кому же? Мне, рабу несчастья, Приснился дивный этот сон — И с тайной мукой самовластья Упал, налег на душу он!..
Бибиков сделал попытку облегчить положение Полежаева. Он послал письмо Бенкендорфу с ходатайством и приложением стихотворения поэта, свидетельствующего о раскаянии и примирении с «религиозными и нравственными установлениями». Но Полежаев отказался присовокупить несколько строф с просьбой о прощении, говоря, что он никогда не чувствовал себя в чем-то виноватым. Эти три строфы добавил сам Бибиков, также грешивший стихами. Катя переписала рукопись с тем, чтобы разность почерков не резала глаза «голубым мундирам».
Трагический парадокс в том, что письмо Бибикова начиналось словами: «Многоуважаемый граф! В 1826 году я первый обратил Ваше внимание на воспитанника Московского университета Полежаева…» Именно пространный донос Бибикова на Московский университет, как гнездо политической крамолы и духовного разврата, в качестве примера которого приводилась поэма студента Полежаева «Сашка», стал причиной жизненной катастрофы поэта.
Ходатайство Бибикова, возможно, имело бы успех, если бы Полежаев в очередной раз не «сорвался». Он был «бурным гением». Полежаев не вернулся по истечении срока в полк из Ильинского, а «загулял» в Москве. Катя вспоминает, что примчался фельдъегерь; ему показали едва просохший акварельный портрет с вопросом: этого ли он ищет? «Да, этого», — ответил мрачный посланец. Полежаева нашли в одном из ночлежных домов Хитровки. Естественно, что всё стало известно Николаю I, а столь грубого нарушения воинской дисциплины царь никогда не прощал. Поэту предстояло тянуть солдатскую лямку до конца жизни. Бибиков больше связи с ним не поддерживал. Он, вероятно, сожалел о своем добром порыве, не предполагая, какие последствия могут возникнуть.
Тарханы
Жизнь Лермонтова полна множеством тайн — как ни у кого другого из русских поэтов. Темные семейные предания, яростная распря отца и бабушки, наконец, гибель от руки человека, долгие годы считавшегося его близким другом, — кажется, этого достаточно.
Лермонтову было отведено всего 27 лет жизни; из них на детство и раннее отрочество в усадьбе бабушки Тарханы приходится почти половина (с 1815 по 1827 год). Приезжал сюда Лермонтов и позднее; здесь же он нашел последнее упокоение. Стало трафаретом изображать Лермонтова в бурке на фоне Кавказских гор. Затерянная в пензенской глуши усадьба Тарханы как бы отошла на задний план. Но любой человек представляет собой продукт наследственного опыта. На войну с горцами Лермонтов попал уже зрелым сформировавшимся человеком с трагическим мировосприятием; корни же этого трагизма были здесь — в российской глубинке.
Село Тарханы (в четырнадцати верстах от уездного города Чембара у истоков реки Маларайки) было основано Нарышкинами в начале XVIII века. Крестьяне были вывезены из подмосковных и владимирских вотчин и долго сохраняли характерный окающий выговор тех мест; по преданию, это был разбойный контингент — воры, конокрады — а также закоренелые раскольники. Здесь их главным занятием стала покупка у местного населения меда, сала, шерсти, но прежде всего — шкурок домашних животных, которые после обработки они перепродавали далеко за пределами округи. Таких разъезжавших по селам скупщиков называли тарханами; отсюда новое наименование села, первоначально бывшего Никольским, или Яковлевским. В документах оно начинает мелькать примерно с 1805 года.
Нарышкины здесь никогда не жили. Имение было бездоходным и, в конце концов, было продано в 1794 году уездному предводителю дворянства капитану лейб-гвардии Преображенского полка Михаилу Васильевичу Арсеньеву. Деньги были взяты из приданого жены Елизаветы Алексеевны, урожденной Столыпиной; поэтому усадьба была оформлена на ее имя. Покупка состоялась вскоре
