одному по улице и вести разговор самому с собой» [Верещагин 1909:80]. Отец Александр (Шантаев) наблюдал в своем приходе такую ситуацию: набожная женщина, страдавшая бессонницей, за полночь читала Псалтырь, а ее досужие односельчане, наблюдая свет в окне и даже зная точно, что именно она делает, уверенно считали ее колдуньей — так как читать ночью Псалтирь, особенно 17-ю кафизму, которую обычно читают во время бдения у гроба покойного, значит тревожить, а то и вызывать покойников. Вокруг этой женщины даже во время самых многолюдных церковных служб всегда было свободное пространство [Шантаев 2004: 68]
Тем более важно, когда необычное поведение укладывается в фольклорную схему, например:
А вот когда у нас похороны были, она всегда вот к гробу лезла, доставала какие-то тряпки, что ли, или что… Я верю даже [88] (ср.: У меня вот сестра старшая была, и ее напоили с покойного вехотью. А как это делают, знаете? Когда покойника обмывают тряпкой <…> а эти тряпки кладут под покойника. А колдун в это время вокруг покойника, поправляет — или голову, может, поправляет: «Надо поправить, — мол, — неправильно лежит». Или еще чё-нибудь. Раз — эти тряпки прихватит и отнесет к себе домой. А потом эту вехотку могут вымочить в браге, выжать, а потом человека напоить. Человек постепенно сохнет, желтеет и умирает [89]).
Следующие способы, с помощью которых можно определить колдуна, широко известны в восточнославянской традиции. В мифологическом сюжете «Запирание колдуна/ведьмы в доме с последующим разоблачением» (по указателю Зиновьева, этот сюжет — ГI 20 — связан только с ведьмой [Зиновьев 1987:315]), речь идет об узнавании колдуна с помощью элементов домашнего пространства — ножа или ножниц, воткнутых в притолоку двери или порог с неким приговором (обычно с воскрёсной молитвой); иголки, воткнутой снизу в стол или стул; пальца, просунутого в дырку от сучка в скамье; ухвата или веника, поставленного у двери вверх ногами, а также перевернутой (дужкой внутрь) печной заслонки. В результате этой операции предполагаемый колдун не может войти в дом или, если он уже находится в доме, не может из него выйти. В Верхокамье наиболее распространена версия мотива, где колдуна «не выпускают» из дома ножницы. Например:
Соб.: А как уберечься от колдунов, чтобы не посадил ничего?
Воскрёсную молитву надобно. Вот если колдун, говорят, зайдет к тебе в избу, ты поставь ножницы выше дверей, кольцами вниз, а кончиками вверх <…> И с воскрёсной молитвой. Без креста не ставь. Вот с воскрёсной молитвой, прочитать, поставить — и он у тебя, говорит, и ночует, и напакостит, и все, но не уйдет [90].
Даже, говорят, иголку можно, не то что ножницы, иголку просто воткни с молитвой с воскрёсной — он уйти, говорит, не сможет! Он постоит, постоит, к порогу пойдет — раз, обратно, и снова у него какие-то разговоры! (Смеется.) [91]
Полагают, что таким способом можно наверняка узнать, действительно ли подозрительный человек — колдун. Эта проверка оказывалась иногда решающей для репутации человека. Так, про мужа одной информантки ходили в селе слухи, что он может колдовать.
Дак они его сколько испытывали, сколько испытывали! <…> Чё, не знаю, каку-то молитву читал, да иголки втыкал, да чё дак — а этот чё, в двери идет, никаки иголки он не понимат, ничё. Он ничё не чувствует.
Тогда вынесли окончательный вердикт:
Нет, он у вас ничего не знает [92].
Другая женщина говорила:
Если там воткнутое — ножницы или ножик ли вот, хоть сломанный <…> с Исусовой молитвой воткни — ни один колдун не пройдет <…> Я пока не испытаю — я не верю в человека! Пока я его не испытаю, на себе не узнаю! [93]
Наконец, последнее обстоятельство, влияющее на репутацию предполагаемого колдуна, это верификация post mortem: долгое, мучительное умирание, особенно сопровождающееся непогодой, а также отказ умирающего от покаяния оказываются для окружающих признаком того, что человек знал. Например:
Зюкайский-то колдун [умирал] — в Зюкайке такая непогода была, тополя аж до земли, верхушки ходуном ходили, на домах на многих даже крыши сдернуло [94].
По указателю Зиновьева, это сюжеты ГI 17 «Трудная смерть ведьмы» и ГII 17 «Трудная смерть колдуна» [Зиновьев 1987: 315, 318]. Объясняют такую смерть тем, что бесы, находившиеся у колдуна на службе, не дают его душе покинуть тело. Считается, что поэтому знаткой перед смертью должен передать свои знания/помощников кому-то другому:
Н. И. С.: Вот Гавшин Савелий есть, он всегда говорит — он в Перми учился, ездил, и к нему на вокзале старушка подходит, какая-то древняя-древняя, подходит к нему: «Сынок, дай я тебе передам…» Ну, вот то, чем она обладает…
С. В. С.: Свое. Перед смертью.
Н. И. С.: «Вот я, — говорит, — умереть не могу».
С. В. С.: Они должны передать обязательно, они так спокойно умереть не могут. Они должны свое дело передать. Кому-то.
Соб.: И что он?
Н. И. С.: Испугался, убежал, говорит, с вокзала. Молодой парнишка был.
С. В. С.: Они не могут умереть. Очень мучаются. Они должны передать свое дело.
Н. И. С.: А сейчас, говорит, интересно, надо было согласиться [95].
Если человек не смог или не успел передать, близкие опасаются прикасаться к умирающему и брать что-либо из его рук — как бы не отдал бесов, — однако они могут помочь ему, открыв печную трубу или даже сняв князек с крыши дома. Например:
Дак это вылазят на крышу, и там этот, называется князёк, его пошевелят, и вот человек умрёт. А то он мучается, умереть не может. Если он знающий [96].
Обстоятельства смерти Климентия Леонтьевича не соответствовали фольклорному мотиву «Трудная смерть колдуна», тем не менее для окружающих они, как ни странно, стали очередным подтверждением его репутации:
Соб.: А вот, говорят, Климентий Леонтьевич был колдуном?
А вот он так и умер — упал у колодца, и всё [97].
Итак, обстоятельства смерти человека оказываются завершающим штрихом к репутации и определяют его место в коллективной памяти [98], а рассуждения о том, кому покойный колдун передал свои знания, в свою очередь влияют на реноме живых и позволяют объяснить события их жизни. Так, после смерти известного в селе К. колдуна Евдокима
