все, что мешало его расцвету, осуждалось. Религия была особым объектом недоверия, поскольку в ней вера и откровение ценились выше разума. Критическое и скептическое отношение к религии могло перерасти в атеизм. У Дидро фигура Природы обращается к человеку следующим образом:
Напрасно, о раб суеверия, ты ищешь свое счастье за пределами мира, в который я тебя поместил? Имейте мужество освободиться от ига религии, моей надменной соперницы, которая не признает моих прерогатив. Изгоните богов, узурпировавших мою власть, и вернитесь к моим законам. Вернитесь к природе, от которой вы бежали; она утешит вас и развеет все страхи, которые сейчас вас угнетают. Покорись природе, человечеству и самому себе, и ты найдешь цветы, рассыпанные по всему пути твоей жизни.
Природа здесь, конечно, механическая природа ньютоновской системы. И хотя большая часть мысли Просвещения не была иррелигиозной, основной тенденцией этого периода было противостояние суевериям. Мир поддавался научному анализу, и в этом отношении сверхъестественное считалось плодом воображения68.
Именно на этом интеллектуальном фоне роман ужасов возникает как жанр. Таким образом, возникает соблазн предположить, что между жанром ужасов и распространением мировоззрения эпохи Просвещения может существовать определенная связь. Можно выдвинуть несколько гипотез об исторической взаимосвязи этих двух явлений. Например, можно предположить, что роман ужасов представляет собой нечто вроде оборотной стороны Просвещения. Там, где Просвещение превозносит разум, роман ужасов исследует эмоции, особенно жестокие, с точки зрения вымышленных персонажей. Кроме того, этот контраст можно усилить, если ассоциировать Просвещение с объективностью, а роман ужасов - с субъективностью.
И если преобразователь эпохи Просвещения стремится к натуралистической концепции мира, то роман ужасов предполагает, в целях художественной литературы, существование сверхъестественного. Более того, можно сказать, что в противовес вере Просвещения в прогресс, роман ужасов потворствует регрессу. Или, по крайней мере, роман ужасов можно рассматривать как сферу, в которой суеверные верования получают остаточный и геттоизированный форум для выражения. Роман ужасов, наряду с такими поэмами, как "Король Эрл" Гете, можно рассматривать как возвращение репрессированных Просвещением. Здесь роман ужасов можно рассматривать по-разному: он может быть истолкован как компенсация того, что Просвещение подозревает, работая как своего рода предохранительный клапан; или он может быть задуман как своего рода взрыв того, что отрицается.
Однако, какими бы провокационными ни были эти представления, их может быть очень трудно подтвердить. Ведь если отношение романа ужасов к Просвещению изначально является конфликтным, то возникает вопрос, кто же является субъектом, страдающим от этого конфликта. Бушует ли конфликт в душе читателя ужасов? Но тогда знаем ли мы, что читатели ужасов также были обращены к мировоззрению Просвещения? В самом деле, разве не более вероятно, что большинство читателей ужасов были обычными христианами, а не прорицателями эпохи Просвещения? Или, возможно, нам следует думать в терминах двух групп разных и противоположных читателей, таких, что поклонников ужасов подталкивает к их романам пропаганда Просвещения. Но, опять же, вероятность того, что читатели ужасов подвергались таким гонениям со стороны просветительского мышления, по меньшей мере подозрительна, и в любом случае подтвердить ее будет крайне сложно. Конечно, можно попытаться локализовать конфликт не в отдельных людях, а в культуре в целом. Однако это может быть слишком антропоморфным взглядом на общество, и в то же время он нуждается в довольно подробном разъяснении. Иными словами, как, кроме как через опыт отдельных людей, можно было бы инсценировать такой конфликт?
Ни одно из этих опасений не опровергает предыдущие гипотезы о связи жанра ужасов с Просвещением. Напротив, они представляют собой запросы на дальнейшие исследования и концептуальные уточнения. Я призываю отбросить эти гипотезы, а лишь развить их. Они являются дразнящими предложениями, которые слишком умозрительны, чтобы их можно было одобрить в настоящее время.
Однако между романом ужасов и Просвещением может существовать связь, основанная скорее на концептуальных, чем на эмпирических соображениях. На протяжении всего моего обсуждения я подчеркивал, что эмоция арт-хоррора включает в себя представление о природе, которую монстр, на котором сосредоточена эмоция, нарушает. Монстры сверхъестественны, или, если они выдуманы из научной фантастики, они, по крайней мере, бросают вызов природе, какой мы ее знаем. Ужасные монстры, то есть, воплощают в себе понятие нарушения природы. Но для того чтобы нарушить природу, нужна концепция природы - такая, которая низводит существ, о которых идет речь, в область неестественного. И в этом отношении можно предположить, что Просвещение снабдило роман ужасов нормой природы, необходимой для создания монстра нужного типа.
То есть, если читатель оперирует космологией, в которой ведьмы, демоны, оборотни и призрачные силы являются частью реальности, пусть и страшной частью, то чувство нарушения естественности, которое сопровождает арт-хоррор, ему недоступно. Однако научное мировоззрение эпохи Просвещения предлагает нормы природы, которые обеспечивают концептуальное пространство, необходимое для сверхъестественного, даже если оно также рассматривает это пространство как суеверие.
Не стоит утверждать, что читатели и писатели готики в частности и ужасов в целом единодушно верили в Просвещение. Тем не менее, точка зрения Просвещения на то, что включает в себя научная реальность и что считается суеверием, была широко распространена за рубежом. Читатели и писатели рубежа восемнадцатого века, вероятно, не имели рабочего представления о науке и не обязательно принимали все, что она провозглашала. Однако, подобно сегодняшним читателям, которые, как правило, не в курсе последних научных открытий, они, вероятно, имели достаточное представление об этой точке зрения, чтобы быть в состоянии определить, в том чрезвычайно широком смысле, который предполагает арт-хоррор, то, что наука считает суеверием, особенно в плане нарушения природы.
Итак, одна из гипотез о взаимосвязи Просвещения и возникновения жанра ужасов заключается в том, что жанр предполагал нечто вроде просветительского взгляда на научную реальность, чтобы вызвать необходимое ощущение нарушения природы. То есть Просвещение сделало доступной такую концепцию природы или такую космологию, которые необходимы для создания ощущения ужаса. Не обязательно предполагать, что читающая публика принимала всю науку Просвещения, но только то, что она имела оперативное представление о том, что эта концепция считала находящимся за пределами природы. Также не предполагается, что читатели соглашались с этой точкой зрения, а только то, что в целях развлечения художественной литературы они могли признать и использовать ее взгляд на границы природы.
Конечно, эта гипотеза может быть подвергнута тем же оговоркам, которые обсуждались в рамках гипотезы возвращения Просвещения. То есть можно доказать, что концепция Просвещения не была так широко знакома читающей публике, как мы предполагаем. Моя собственная догадка заключается в том, что нет ничего проблематичного в том, чтобы считать, что проповедуемый Просвещением взгляд на природу был широко известен, даже если он не был
