Для образованного христианина XIV века страница из обычной Библии содержала в себе множество значений, о которых читатель мог узнать благодаря прилагающемуся комментарию или собственным познаниям. Читать можно было по желанию в течение часа или года, прерываясь и откладывая, пропуская разделы и проглатывая целую страницу за один присест. А вот чтение иллюстрированной страницы «Biblia Pauperum» проходило почти мгновенно, поскольку «текст» с помощью иконографии отображался как единое целое, без семантических градаций, а значит, время рассказа в картинках вынуждено было совпадать с тем временем, которое должен был затратить на чтение читатель. «Важно учитывать, — писал канадский философ Маршалл Маклюэн, — что старинные оттиски и гравюры, как современные книги комиксов, давали очень мало данных о положении объекта в пространстве или в определенный момент времени. Зрителю, или читателю, приходилось участвовать в дополнении и объяснении немногих подсказок, данных в подписи. Не многим отличаются от персонажей гравюр и комиксов и телевизионные образы, также почти не дающие сведений о предметах и предполагающие высокий уровень соучастия зрителя, которому приходится самому додумывать то, на что лишь был сделан намек в мозаике точек»[231].
Что касается меня, то столетия спустя эти два типа чтения объединяются, когда я берусь за утреннюю газету: с одной стороны, я медленно просматриваю новости, статьи, продолжающиеся где-то на другой странице, связанные с другими темами в других разделах, написанные в разных стилях — от нарочито бесстрастного до едко иронического; а с другой стороны, почти невольно оцениваю одним взглядом рекламные объявления, на которых каждый сюжет ограничен жесткими рамками, использованы знакомые персонажи и символы — не муки святой Екатерины и не трапеза в Эммаусе, но чередование последних моделей «Пежо» или явление водки «Абсолют».
Кто были мои предки, далекие любители картинок? Большинство, как и авторы тех картинок, остаются неизвестными, анонимными, молчаливыми, но и из этих толп можно вычленить несколько отдельных личностей.
В октябре 1461 года, после освобождения из тюрьмы благодаря случайному проезду короля Людовика XI через город Менг-на-Луаре, поэт Франсуа Вийон создал длинный поэтический цикл, который он назвал «Большое завещание». Одно из стихотворений «Молитва Богородице», написанное, как утверждал Вийон, по просьбе матери, содержит и такие слова:
Нища я, дряхла, старостью согбенна,
Неграмотна и, лишь когда идет
Обедня в церкви с росписью настенной,
Смотрю на рай, что свет струит с высот,
И ад, где сонмы грешных пламя жжет.
Рай созерцать мне сладко, ад — постыло[232].
Мать Вийона видела изображения прекрасного, полного гармонии рая и ужасного, кипящего ада и знала, что после смерти обречена попасть в одно из этих мест. Конечно же, глядя на эти картины — пусть и талантливо нарисованные, пусть и полные захватывающих подробностей, она ничего не могла узнать о жарких теологических спорах, происходивших между Отцами Церкви в течение последних пятнадцати веков. Скорее всего, ей был известен французский перевод знаменитой латинской максимы «Salvandorum paucitas, damnandorum muhitudo» («Немногие спасутся, многие будут прокляты»); скорее всего она даже не знала, что святой Фома Аквинский определял количество тех, кто будет спасен, как отношение Ноя и его семьи ко всему остальному человечеству. На проповедях в церкви ей указывали на картины, а ее воображение довершило остальное.
Как и мать Вийона, тысячи людей поднимали взгляд и видели картины, украшавшие стены церкви, а впоследствии еще и окна, колонны, кафедры и даже ризу священника, когда он читал мессу, а также часть алтаря и видели во всех этих картинах мириады сюжетов, объединенных одним целым. Нет никаких причин думать, что с «Biblia Pauperum» это происходило как-то иначе. Хотя некоторые с этим не согласны. С точки зрения немецкого критика Мауруса Берве, например, «Biblia Pauperum» была «абсолютно непонятна неграмотным». Поэтому Берве считает, что «эти Библии скорее всего предназначались для ученых и клириков, которые не могли себе позволить приобрести полноценную Библию, или для „нищих духом“, не имеющих соответствующего образования и способных удовлетвориться этими заменителями»[233]. Соответственно и название «Biblia Pauperum» вовсе не означает «Библия нищих», а просто служило заменой более длинному «Biblia Pauperum Praedicatorum», то есть «Библия нищих проповедников»[234].
Были ли эти книги придуманы для нищих или для их проповедников, на протяжении всего года они стояли раскрытыми на аналоях, на глазах у паствы. Для неграмотных, тех, кому был заказан путь в страну печатного слова, возможность видеть священные тексты в книгах с картинками, которые они могли узнавать, или «читать», очевидно, давала ощущение причастности, способности разделить с мудрыми и могущественными материальность Слова Божьего. Видеть рисунки в книге — в этом почти магическом предмете, который в те времена принадлежал почти исключительно духовенству и ученым, — это совсем не то, что картины на стенах церкви, к которым они уже привыкли в прошлом. Как будто святые слова, которые до того принадлежали немногим, могущим делиться или не делиться ими по собственному желанию, вдруг были переведены на язык, который был понятен всем, даже «нищей и дряхлой» женщине, такой как мать Вийона.
Картинки средневековой Европы предлагали синтаксис без слов, к которому читатель сам придумывал описание. В наше время, расшифровывая картинки рекламы, видеоживописи или комиксов, мы отдаем сюжету не только голос, но и слова Видимо, примерно так я читал в самом начале, еще до того, как познакомился с буквами и тем, как они звучат. Должно быть, с помощью акварельного Питера Кролика, медного Степки-Растрепки и больших ярких существ из «Трудолюбивого посыльного» я создавал сюжеты, которые объясняли и обосновывали разные сцены, объединяя их в одном рассказе, где имела значение каждая из нарисованных деталей. Тогда я не знал этого, но читательская свобода была в то время познана мною едва ли не до предела: мало того что я сам мог сочинять сюжет, еще и никто не заставлял меня повторять одну и ту же историю для определенных иллюстраций. В одной версии неизвестный герой был героем, в другой оказывался негодяем, в третьей носил мое имя.
Но иногда я был готов поступиться всеми этими правами. Я отдавал слова и голос, иногда даже уступал выбор книги и все это ради того, чтобы слушать. Я устраивался поудобнее (вечером, но частенько и днем, когда приступы астмы долгие недели удерживали меня в постели) и, облокотившись на подушки, слушал, как няня читает мне захватывающие сказки братьев Гримм. Иногда от звуков ее голоса меня клонило ко сну; иногда, наоборот, я пылал от возбуждения и заставлял ее перескакивать через куски текста, чтобы побыстрее выяснить, что же произошло дальше. Но чаще всего я просто наслаждался, позволяя словам уносить меня куда-то вдаль, и физически чувствовал, что отправляюсь в некие далекие края, в место, куда я не осмеливался заглянуть, на загадочную последнюю страницу. Позже, когда мне исполнилось девять или десять, мой школьный учитель сказал мне, что вслух читают только очень маленьким детям. Я поверил ему и отказался от этого занятия — отчасти потому, что процесс этот доставлял мне несказанное удовольствие, а я в то время считал, что все, доставляющее удовольствие, вредно. Лишь спустя долгое время, когда мы с возлюбленной решили читать друг другу «Золотую легенду», давно забытое наслаждение вернулось ко мне. Я не знал тогда, что у обычая читать вслух долгая и сложная история и что около столетия назад в испанской Кубе оно занимало важнейшую нишу в одной из основополагающих структур кубинской экономики.
Изготовление сигар было важнейшей экономической отраслью на Кубе начиная с XVII века, но в 1850-х экономический климат изменился. Перенасыщение американского рынка, растущая безработица и эпидемия холеры 1855 года убедили многих рабочих в необходимости создания профсоюза, который помог бы им улучшить условия труда. В 1857 было основано «Сообщество взаимопомощи честных рабочих и поденщиков», защищавшее интересы белых изготовителей сигар; аналогичное сообщество для свободных черных рабочих появилось в 1858-м. Это были первые кубинские профсоюзы, предвестники кубинского рабочего движения на переломе веков[235].
В 1865 году Сатурнино Мартинесу, изготовителю сигар и поэту, пришла мысль о создании специальной газеты для рабочих сигарной промышленности, в которой печатались бы не только политические новости, но и статьи о науке и литературе, короткие рассказы. При поддержке нескольких кубинских интеллектуалов Мартинес выпустил первый номер «Ла Ауроры» 22 октября того же года. «Наша цель, — объявил он в передовице, постараться любыми средствами украсить жизнь того класса общества, которому посвящена наша газета. Мы сделаем все возможное, чтобы понравиться всем. И если все же не преуспеем, виноват будет недостаток способностей, но не отсутствие желания». Много лет «Ла Аурора» публиковала произведения крупнейших кубинских писателей того времени, переводы таких европейских авторов, как Шиллер и Шатобриан, рецензии на книги и пьесы, обличала тиранию владельцев фабрик и описывала страдания рабочих. «Знаете ли вы, — вопрошала она своих читателей 27 июня 1866 года, — что, по слухам, на окраинах Ла Заньи есть владелец фабрики, который заковывает в кандалы детей-подмастерьев?»[236]
