Недетские сказки о смерти, сексе и конце света. Смыслы известных народных текстов - Ульяна Нижинская

Напрашивается вывод, что вариант «Кащей» – это устаревшая норма. Т. Ф. Ефремова в «Толковом словаре русского языка» так и указывает на это, отмечая, что сейчас чаще пишут через «о» – «Кощей». [247] Вместе с тем в современной научной литературе по фольклору вариант «Кащей» используется часто.

Может быть, в скором будущем загадка происхождения этого имени раскроется и тогда мы точно будем знать, какое слово определяет его написание. А пока это тайна, окутанная множеством предположений.

Помните сказку «Царевна-лягушка», где героиня на пиру у свёкра складывала в рукав кости жареного лебедя? А затем, выйдя танцевать, махнула правой рукой – и поплыли по воде белые птицы! Царь и гости диву дались, да и современные читатели тоже: в чём смысл этого странного эпизода?

Оказывается, в древности существовал магический обряд посева костей, о чём свидетельствуют археологические находки и мифы разных народов мира. Так, например, советские учёные открыли в Хорезме [248] удивительные урны-«костехранилища», на которых восседала статуя покойника. Внутри урн были кости умерших, предварительно каким-то способом очищенные от мягких тканей. [249] Говорят, сам обычай восходит к каменному веку, когда люди полагали, что из сбережённых костей съеденных животных эти животные возродятся вновь. Интересно, что отголоски такой веры сохранялись до недавнего прошлого у разных народов, например у марийцев северных районов Башкирии. [250] Да и русская поговорка «Были бы кости, а мясо нарастёт» невольно отсылает нас к этим древнейшим религиозным представлениям о возрождении плоти.

Магический обряд посева костей нашёл чрезвычайно яркое отражение в легенде качинов (тибето-бирманского народа). Как гласит история, у двух братьев-духов, отвечающих за плодородие земли и размножение скота, было общее поле. Но старший забирал весь урожай, тогда братья стали работать каждый сам за себя. Младший разбросал кости буйвола по полю, и через некоторое время на поле появилось стадо буйволов. Завистливый старший брат предложил принести животных в жертву. На том месте, где были зарыты их останки, выросли деревья, приносящие плоды младшему. [251]

Учёные связывают обряд «посева костей» с обрядом «умножения пищи», который выражался в ритуальном съедении животного (то есть «предка» в тотемизме). Из тотемного пира произошла теофагия – практика поедания тела бога. Веря в возрождение плоти и желая перенять силу божества, некоторые древние народы буквально поедали своих богов. А таковым у них считался каждый взрослый человек после смерти. Итальянский путешественник Марко Поло наблюдал на Суматре обычай ритуального съедения покойников: «…а как помрёт он, родные его жарят; сойдутся все и съедают его всего ‹…›. А как поедят, соберут кости, сложат их в ящичек и несут в горы, в пещеры, в такое место, где ни зверь, никакой злодей их не тронет, там и повесят». [252] В этих записях торжественное съедение умершего родственника соединяется с обычаем погребения его костей, о котором мы говорили вначале. Очевидно, что в первобытном мышлении поглощение плоти и сохранение останков было необходимым условием оживления человека, ибо нетронутый труп разлагается, а очищенные кости «вечны». Интересно, что символической формой теофагии стало христианское причастие: вкушение «тела и крови» бога.

Отголоски всех этих древнейших представлений звучат в фольклоре разных народов. Например, в сказке восточных славян «Катигорошек» героиня (или герой) воскрешает убитых сестёр (братьев) из их собранных костей. В немецкой сказке «Поющая кость» имеются варианты, где из собранных костей убитого ребёнка рождается птица и затем превращается в этого ребёнка.

В более позднее время к данному мотиву обращались Гёте в трагедии «Фауст», Жуковский в стихотворной сказке «Тюльпанное дерево» и многие другие писатели и поэты.

Оказывается, Кащея может быть жалко. Это только на первый взгляд он всемогущий повелитель Тридесятого государства, а в личной жизни – невезучий влюблённый, который из года в год похищает себе то Марью Моревну, то Василису Прекрасную. Но не хочет ни одна красавица славянского мира становиться его женой, сколько золота ни предлагай! Как говорится, «все могут короли…», а продолжение вам известно.

Такого Кащея мы знаем по сказкам, однако есть в русских былинах уникальный сюжет об Иване Годиновиче, [253] где колдун является полной противоположностью тому злодею, к которому мы привыкли. Не такой уж Кащей и душегубец, чинящий беспредел. Наоборот, в былине он – персонаж положительный: честный царь и завидный жених! За него просватана купеческая дочь Настасья Митриевна. И жить бы молодожёнам после свадьбы долго и счастливо, да богатырь Иван Годинович, истинный злодей былины, нагло крадёт чужую невесту. Силой он утаскивает Настасью из дому супротив её воли, так что туфли красавицы лишь звенят:

В другом варианте былины нечестивый богатырь садится на коня, а девушку вяжет ремнями к седлу. Не похоже это на умыкание невесты по её согласию, определённо:

Далее сюжет развивается классически: несчастный и разгневанный жених пускается в погоню за похитителем, дабы вернуть возлюбленную. На подъезде в Киев он настигает подлеца, пока тот «забавляется» с его невестой в белом шатре, раскинутом в поле, и между соперниками разворачивается бой. Вот только теперь правда оказывается на стороне Кащея, да и сама Настасьюшка пособляет жениху одолеть русского богатыря. С недевичьей силой оттаскивает она Годиновича «за желты кудри» от милого, и вот, казалось бы, справедливость восторжествовала: влюбленные привязали злоумышленника к дубу, а сами ушли в тот же шатёр. Да свершилась роковая неудача! Желая окончательно расправиться с противником, Кащей выстреливает в него из лука, но Иван внезапно проявляет навыки чародея (!) и заговаривает стрелу, чтобы та вернулась к Кащею и пронзила его:

Ни в чём не повинный Кащей убит. А с