У. Э.: Не думаю, что в Александрийской библиотеке было столько книг. Мы всегда преувеличиваем объемы античных библиотек, мы об этом уже говорили. Доказано, что в самых известных библиотеках Средневековья содержалось не более четырехсот книг! Конечно, в Александрии их было больше, поскольку говорят, что во время первого пожара при Цезаре, когда огонь затронул лишь одно крыло здания, сгорело сорок тысяч свитков. Во всяком случае, нужно быть осторожнее, когда мы сравниваем наши библиотеки с античными. Производство папирусов невозможно сравнить с производством печатных книг. Чтобы создать один папирус или один единственный рукописный кодекс, требуется гораздо больше времени, чем чтобы напечатать огромное количество экземпляров одной книги.
Ж.-К. К.: Но Александрийская библиотека — это очень амбициозный проект, государственная библиотека, которую никак нельзя сравнивать с частной библиотекой какого-нибудь, пусть даже великого, короля или с монастырской библиотекой. Александрию скорее можно сравнить с Пергамом, библиотека которого тоже сгорела. Возможно, удел каждой библиотеки — когда-нибудь быть сожженной.
Ж.-Ф. де Т.: Но мы теперь знаем, что огонь уничтожает не только шедевры.
Ж.-К. К.: И это, как нам кажется, может служить утешением. Большинство исчезнувших книг неинтересны, тем не менее среди них можно было бы найти несколько вполне занимательных и в известном смысле поучительных. Чтение подобных книг всегда было хорошим развлечением. Другие же внушали тревогу за душевное здоровье их авторов. Существовали и плохие книги: исполненные агрессии, ненависти, оскорблений, призывающие к насилию, к войне. И впрямь страшные книги. Символы смерти. Если бы мы были издателями, стали бы мы издавать «Mein Kampf»[279]?
У. Э.: В некоторых странах существуют законы, направленные против отрицания Холокоста. Но есть разница между правом не публиковать книгу и правом уничтожить уже опубликованную книгу.
Ж.-К. К.: Вдова Селина, например, всегда препятствовала переизданию «Безделиц для погрома»[280]. В какой-то период, помню, эту книгу было невозможно найти.
У. Э.: Для моей антологии «История уродства» я выбрал отрывок из «Безделиц» по поводу уродства еврея с точки зрения антисемита, но, когда издатель попросил у держателя прав разрешение на перепечатку, вдова ему отказала. И тем не менее эту книгу можно найти в Интернете в полной версии — разумеется, на нацистском сайте.
Я рассказывал о сумасшедших, настаивающих на хронологическом первенстве своих национальных языков. Но вот вам, пожалуйста, еще один кандидат, который в свое время постулировал истины наполовину верные, наполовину сомнительные. Во всяком случае, его считали еретиком, и он чудом избежал костра. Я говорю об авторе «Prae-Adamitae» Исааке де ла Пейрере[281], французском протестантском писателе XVII века. Он утверждал, что миру не шесть тысяч лет, как написано в Библии, потому что в Китае были найдены родословные, доказывающие, что мир существует дольше. Поэтому миссия Христа, пришедшего искупить первородный грех человека, касалась лишь иудейского средиземноморского мира, но не других миров, которые не были затронуты первородным грехом. Это похоже на те проблемы, что поднимались либертинами[282] по поводу множественности миров. Если гипотеза о множественности миров верна, то как объяснить тот факт, что Иисус Христос пришел на Землю, а не куда-нибудь еще? Если только не вообразить, что он был распят на множестве планет…
Ж.-К. К.: Когда мы с Бунюэлем снимали «Млечный путь»[283], фильм, иллюстрирующий христианские ереси, я придумал сцену, которая нам очень понравилась, но слишком дорого стоила и поэтому не вошла в фильм. Где-то с сильным грохотом приземляется летающая тарелка, открывается кабина пилота. Оттуда вылезает зеленое существо с антеннами и потрясает крестом, к которому прибито такое же зеленое существо с антеннами.
Чтобы не заходить так далеко, вернусь на мгновение к испанским конкистадорам. Высадившись в Америке, они задались вопросом: почему здесь никто и никогда не слышал о христианском Боге, об Иисусе, Спасителе? Разве Христос не сказал: «Итак, идите и учите все народы»? Не мог же Бог ошибаться, когда просил своих учеников учить новой истине всех людей. Отсюда логическое заключение: эти существа не люди. Как сказал Сепульведа[284], «Бог не захотел видеть их в своем царстве». Чтобы как-то все же доказать принадлежность американских индейцев к роду людскому, некоторые даже изобретали фальшивые кресты, которые якобы были найдены у них и которые якобы подтверждали, что христианские апостолы побывали на этом континенте раньше, чем испанцы. Но подлог был изобличен.
Ж.-Ф. де Т.: Итак, вы оба, если не ошибаюсь, являетесь поклонниками глупости…
Ж.-К. К.: Преданными поклонниками. Она может на нас рассчитывать. Когда в 60-е годы мы с Ги Бештелем издали «Словарь глупости», выдержавший множество переизданий, мы спросили себя: «Зачем привязываться только к истории разума, шедевров, великих памятников мысли?» Глупость, столь дорогая сердцу Флобера, кажется нам не только гораздо более распространенным явлением — это само собой, — но и более плодовитым, более разоблачающим и, в известном смысле, более честным». Мы написали вступление, которое озаглавили «Похвала глупости»[285]. Мы даже предлагали давать «уроки глупости».
Весь идиотизм, написанный по поводу негров, евреев, китайцев, женщин, великих художников, кажется нам неизмеримо более показательным, нежели заумные аналитические рассуждения. Когда монсеньор де Келен[286], человек весьма реакционных взглядов, в эпоху Реставрации заявляет с кафедры собора Парижской Богоматери перед аудиторией, состоящей из аристократов, большинство из которых вернулись из эмиграции во Францию: «Иисус Христос был не только Сын Божий, но и по линии матери происходил из благороднейшей семьи», — это говорит нам о многом, причем не только о самом ораторе, что представляет лишь относительный интерес, но об обществе и о умонастроениях того времени.
Мне также вспоминается такой перл, произнесенный Хьюстоном Стюартом Чемберленом[287], известным антисемитом: «Любой, кто считает, что Иисус был евреем, или невежда, или невежа».
У. Э.: Тем не менее мне бы хотелось, чтобы мы пришли к какому-нибудь определению. Для нашей темы это имеет особенное значение! В одной из своих книг я провел различие между имбецилом, кретином и дураком[288]. Кретин нас не интересует. Это тот, кто подносит ложку ко лбу вместо рта, тот, кто не понимает, что ему говорят. С ним все ясно. А вот имбецильность — это социальное качество, вы даже можете назвать его по-другому, поскольку для некоторых «дурак» и «имбецил» — одно и то же. Имбецил — это человек, который говорит то, чего не следует говорить в данный момент. Он невольно совершает бестактные поступки. Дурак не таков, его недостаток проявляется не в социальном, а в логическом плане. На первый взгляд, он рассуждает правильно. Трудно сразу распознать, что именно в его речи не стыкуется. И именно поэтому он опасен.
Приведу пример. Дурак скажет: «Все жители Пирея — афиняне. Все афиняне — греки. Значит, все греки — жители Пирея». У вас возникает подозрение, что что-то не так, потому что вы знаете, что среди греков есть, например, спартанцы. Но вы не можете наглядно показать, где и как он ошибся Для этого вам нужно знать все правила формальной логики.
Ж.-К. К.: По-моему, дурак не просто заблуждается. Он громко заявляет о своем заблуждении, провозглашает его, хочет, чтобы все о нем услышали. Даже удивительно то, как громко глупость выражает свои мысли. «Теперь нам известно из достоверных источников, что…» — и дальше следует невероятная чушь.
У. Э.: Вы совершенно правы. Если упорно провозглашать на весь свет общеизвестную, банальную истину, она тут же становится глупостью.
Ж.-К. К.: Флобер говорил, что глупость — это желание делать выводы[289]. Глупец хочет сам прийти к окончательным и бесповоротным решениям. Он хочет навсегда закрыть вопрос. Но эта глупость, которую в некоторых кругах принимают за истину, является для нас, глядящих сквозь призму времен, необычайно поучительной. История прекрасного и разумного, которой мы ограничиваем свое образование или, скорее, которой другие ограничили наше образование, как мы уже сказали, есть лишь малая часть летописи человечества. Быть может, следует создать в дополнение к истории уродства — впрочем, вы этим уже занимаетесь — всеобщую историю заблуждений и невежества.
