Ознакомительная версия.
Гавриил Романович Державин, написавший для праздника стихи для хора «Гром победы раздавайся», оставил такие воспоминания об этом событии: «Сто тысяч лампад внутри дома, карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристаллом возженного белого благовонного воску. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами, тенистые радуги бегают по пространству, зарево — сквозь свет проглядывает, искусство везде подражает природе. Во всем виден вкус и великолепие <…> Как скоро высочайшие посетители соизволили возсесть на приуготовленныя им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трехсот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественнаго ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжон, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе, с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением…».
И, наконец, сама императрица описала праздник в письме к Ф.-М. Гримму: «Да будет известно моему козлу отпущения, что вчера фельдмаршал князь Потемкин дал нам великолепный праздник, на котором я пробыла от семи часов вечера до двух часов утра… Праздник начался народным угощением, но я застала уже остатки, так как народ в минуту все растащил; почтенная публика долго дожидалась, стоя на дожде, который лил с двенадцати часов, и потому с великою поспешностью бросилась на угощение. Потом, вероятно, те, кому удалось что-нибудь захватить, отправились восвояси, чтоб там насладиться плодами своих трудов. Публика же, приглашенная по билетам во дворец князя, прошла через великолепные сени и первую залу в другую громадную залу, которая по размерам и по красоте постройки уступает, как говорят, только Св. Петру в Риме. В зале два ряда колонн; за колоннами с одной стороны обширный зимний сад, украшенный статуями и вазами, которые кажутся очень маленькими. По этому вы можете судить о размерах. Я набросала вам рисунок залы, а вы постарайтесь себе представить, как все было.
Большая зала в длину имеет, я думаю, сажен 35; она построена из кирпича, но удивительно изящна и величественна. Как только я вошла в залу, князь подвел меня к стульям, я уселась посреди публики, которая была без шапок и не промокла под дождем, и тогда из саду… появились две кадрили, одна розовая, другая голубая; в первой был великий князь Александр, во второй великий князь Константин. Каждая кадриль состояла из двадцати четырех пар: тут была самая красивая петербургская молодежь обоего пола, и все они, и женщины, и мужчины, были с головы до ног залиты брильянтами: тут были все брильянты, какие только нашлись в городе и в предместиях. Различные танцы были превосходно исполнены: я никогда ничего не видала разнообразнее, красивее и блестящее этих танцев, которые продолжались почти три четверти часа. После того князь повел меня и все остальное общество в театр, где была представлена комедия. Когда представление кончилось, мы опять вернулись в большую залу, и начался бал. Посреди бала молодежь наша вздумала вместо контреданса опять повторить свою кадриль, и присутствующие во второй раз буквально пришли в восторг. По окончании танцев я ушла во внутренние комнаты, которые так же великолепны, как и все в этом волшебном замке, и там отдыхала; в двенадцать часов ночи доложили, что ужин готов в театральной зале; обе кадрили ужинали на сцене. Все мужчины, участвовавшие в кадрилях, были одеты испанцами, все дамы гречанками. Остальными столами наполнялся амфитеатр. Зрелище было чудное. После ужина в первой зале был вокальный и инструментальный концерт, после которого я и уехала в два часа утра. Вот как, государь мой, проводят время в Петербурге, несмотря на шум, и войну, и угрозы диктаторов».
Вечер завершился роскошным фейерверком.
Фрейлина Головина рисует нам великую женщину, ни на секунду не утрачивающую своего величия, даже когда она заботится о гостях или подтрунивает над собой: «Трудно описать твердость характера Императрицы в ее заботах о государстве. Она была честолюбива, но в то же время покрыла славой Россию; ее материнская заботливость распространялась на каждого, как бы он незначителен ни был. Трудно представить зрелище более величественное, чем вид Императрицы во время приемов. И нельзя было быть более великодушным, любезным и снисходительным, чем она в своем тесном кругу. Едва появлялась она, исчезала боязнь, заменяясь уважением, полным нежности. Точно все говорили: „Я вижу ее, я счастлив, она наша опора, наша мать“.
Садясь за карты, она бросала взгляд вокруг комнаты, чтобы посмотреть, не нужно ли кому чего-нибудь. Она доводила свое внимание до того, что приказывала опустить штору, если кого беспокоило солнце…
…Двор находился в это время в Таврическом дворце. Чтобы придать разнообразие вечерам, устроили маленький бал из лиц, составлявших общество Эрмитажа. Мы собрались в гостиной. Появилась Государыня и села рядом со мной. Мы разговаривали некоторое время. Дожидались короля, чтобы открыть бал.
— Я думаю, — сказала мне Ее Величество, — что лучше начать танцы. Когда Король придет, он будет менее смущен, застав все в движении, чем это общество, которое сидит и ждет его.
— Ваше Величество, прикажете мне пойти распорядиться? — спросила я.
— Нет, — отвечала она, — я дам знак камер-юнкеру.
Она сделала знак рукой, но камер-юнкер не заметил его, а вице-канцлер граф Остерман принял это на свой счет. Старик подбежал со своей длинной палкой так скоро, как мог, и Государыня встала, отвела его к окну и серьезно проговорила с ним около пяти минут. Она вернулась потом на свое место и спросила меня, довольна ли я ею.
— Я желала бы, чтобы все дамы в Санкт-Петербурге могли поучиться у Вашего Величества, как деликатно надо обращаться с гостями.
— Но как же я могу поступать иначе, — возразила она. — Я огорчила бы этого бедного старика, сообщив ему, что он ошибся. Вместо этого, поговорив с ним о погоде, я убедила его, что он действительно был позван мною. Он доволен, вы довольны, и, следовательно, я довольна…
…На этом вечере она была с веером в руках, чего я раньше у нее никогда не видала. Она держала его так странно, что я не могла удержаться, чтобы не смотреть на нее. Она это заметила.
— На самом деле я думаю, — сказала мне Ее Величество, — что вы смеетесь надо мной.
— Должна признаться Вашему Величеству, — отвечала я, — что никогда я не видала, чтобы более неловко держали веер.
— Правда, — продолжала она, — что у меня немного вид Нинет при дворе (Персонаж одной из итальянских комедий Эджио Дуни, простолюдинка, попавшая во дворец. — Е. П.), но Нинет очень пожилой.
— Эта рука, — сказала я, — не создана для пустяков; она держит веер, как скипетр».
М. Шибанов. Портрет императрицы Екатерины II в дорожном костюме. 1787 г.
И только статссекретарь Грибовский в своих записках рисует нам частную жизнь императрицы: не полубогини и не царицы полумира, а пожилой, очень занятой и усталой женщины в шлафроке и чепце, живущей со своим молодым любовником и присматривающей за огромным хозяйством, именуемой Российской империей.
«Образ жизни императрицы в последние годы был одинаков: в зимнее время имела она пребывание в большом Зимнем дворце, в среднем этаже, под правым малым подъездом, против бывшего брюсовского дома. Собственных ее комнат было немного: взойдя на малую лестницу, входишь в комнату, где на случай скорого отправления приказаний государыни стоял за ширмами для статс-секретарей и других деловых особ письменный стол с прибором; комната эта стояла окнами к малому дворику; из нее вход был в уборную, которой окна были на дворцовую площадь. Здесь стоял уборный столик. Отсюда были две двери: одна направо в бриллиантовую комнату, а другая налево в спальню, где государыня обыкновенно дела слушала. Из спальни прямо выходили во внутреннюю уборную, а налево в кабинет и зеркальную комнату, из которой один ход в нижние покои, а другой прямо через галерею, в так называемый ближний дом; в этих покоях государыня жила иногда до весны, а иногда и прежде в Таврический дворец переезжала.
Ознакомительная версия.
