было почти готово, как пришла очередная зелененькая книжка «al-Andalus». Велико было мое изумление, когда, открыв ее, я сразу наткнулся на статью моего молодого испанского друга, теперь одного из двух редакторов журнала, с описанием той же сокращенной редакции по каирской рукописи, которую он считал уником. Наш манускрипт потерял свой ореол уникальности, но подготовленная работа сохранила значение и увидела свет в следующем томе «al-AndaIus». Было это уже в 1935 году. Продолжая задуманную серию, я готовил еще другие статьи, но в Испании скоро вспыхнула война и ставшие привычными зеленые книжки «al-Andalus» перестали приходить в Ленинград; издание прервалось.
Наши мысли, конечно, по-прежнему стремились в Андалусию: об этом говорила и брошюра «Арабская культура в Испании» и статья об арабском поэте «садовнике» в Андалусии и большая монография об арабской поэзии в Испании.
Все же как-то грустно было их писать и печатать, сознавая, что они остаются неведомыми для тех западноевропейских арабистов, которым они, быть может, наиболее близки и понятны. Еще грустнее стало мне, когда весной 1942 года в осажденном Ленинграде все среди тех же наших рукописей, я обнаружил неизвестную биографию автора антологии «Веяние аромата от свежей ветви Андалусии»; я живо представил себе, с какой радостью редакторы «al-Andalus» увидели бы статью об этом на страницах своего журнала… Но зачем горевать? Ведь всякие ночные кошмары исчезают бесследно с рассветом. Будем думать, что наступит когда-нибудь день, и опять испанские и русские арабисты начнут совместную работу на том поле, где для общечеловеческой мировой науки нет никаких межей; настанет день, и опять ласкающие глаз зеленые книжки «al-Andalus» появятся в кабинете ленинградского арабиста.
VI. На ловца и зверь бежит
1. Бронзовые таблички из страны царицы Савской (1930)
Арабист современного поколения с первых шагов самостоятельной работы должен считаться с непреложным законом – дифференциацией науки. Теперь нельзя уже, как бывало раньше, стать специалистом во всех трех областях – лингвистики, литературоведения, истории. Каждая из них настолько развилась, накопила такие большие материалы, что человеческой жизни мало для овладения этим богатством даже по одной из трех линий. Но и помимо этого деления, самостоятельное существование постепенно приобретают все новые и новые специальности, хозяином которых может стать только целиком отдавший им себя ученый.
Уже с конца XIX века, благодаря трудам голландца Снук Хюргронье и венгерца Гольдциэра, окончательно оформилось исламоведение, для занятия которым теперь необходима длительная и серьезная подготовка. В истории последовательно начинают жить своей жизнью вспомогательные дисциплины: эпиграфика с палеографией требуют овладения особым комплексом важных для них знаний в такой же мере, как нумизматика. В лингвистике с XX века существенную роль играет диалектология; в истории литературы – изучение новой литературы, которое может поглотить человека всецело, если он не хочет остаться дилетантом, только случайно и поверхностно затрагивающим разнообразные сюжеты.
Среди многочисленных более «узких» специальностей арабистики давно уже обособилась та, которую условно можно назвать «сабеистикой», изучением южноарабского языка, южноарабской культуры. Хронологически она связана скорее с древним, чем средневековым Востоком, как едва ли не все другие области арабистики; отличие языка и шрифта, близкого более к эфиопскому, чем к собственно арабскому, почта полное отсутствие непосредственного влияния на мусульманско-арабскую культуру как бы передавало ее в ведение историков древнего Востока или абиссиноведов. Материал с конца XIX века, благодаря новым и новым изданиям надписей, рос здесь довольно быстро, но самые обычные пособия отсутствовали: долгое время не было никакой грамматики, хрестоматия появилась только в 30-х годах, а словаря и до сих пор нет. Основным «инструментом работы» служат обыкновенно монументальный «Согриз», свод семитических надписей, издаваемый французской Академией надписей; за последние годы, наконец, прибавился к нему и «Repertoire» – перечень всех изданных южноарабских надписей с указанием важнейшей литературы о них. Постепенно почти в каждой стране появился свой специалист «сабеист» и количество их во всем мире теперь доходит, пожалуй, и до десятка. Как часто бывает в науке, наиболее крупных знатоков выдвигают не всегда наиболее крупные страны: к 30-м годам самые выдающиеся «сабеисты» существовали в Австрии, Дании, Бельгии и Италии.
В наших собраниях южноарабские древности никогда не были представлены сколько-нибудь значительными образцами и никакой традиции в этом направлении у нас не создалось. Наши арабисты всегда были связаны больше с мусульманским Востоком, чем с древним миром или семитологией, так что и с этой стороны никакой инициативы не возникло. Иногда только какие-то смутные намеки, отголоски древних легенд заставляли задумываться о «счастливой Аравии», но, не находя себе поддержки в реальном материале памятников, проходили бесследно, постепенно заслоняясь более близкими картинами арабской культуры эпохи халифата.
Так было и со мной. Образ царицы «савской», приходившей когда-то к Соломону испытывать его мудрость и загадывать загадки, еще в гимназические годы вставал в каком-то ореоле романтизма и таинственности; позже он нашел себе освещение в мусульманской легенде о царице Билькысе, на которую я натолкнулся случайно еще на первом курсе в попавшейся мне в руки арабской хрестоматии. Занятия Абиссинией в те же годы перекидывали мост в южную Аравию, и по своей инициативе, готовясь к магистерскому экзамену, я считал нужным немного познакомиться с литографированной южноарабской хрестоматией Хоммеля, единственным в те времена пособием. Настоящей пищи все же не было. Распространенный южноарабский амулет нашелся в полной всякими диковинками коллекции Н.П. Лихачева, но он содержал только шесть сабейских знаков и опубликованное мною издание было задумано скорее для полноты сведений о наших собраниях, чей для серьезного обогащения знаний о южноарабской культуре. Рассматривая по временам фотография или снимки с памятников в европейских музеях, я никогда не думал, что может настать такой момент, когда мне придется самостоятельно разбирать не бывшие еще ни у кого в руках надписи и определять их значение. Произошло это довольно поздно, в 1930-м году, когда я уже, признаться, порядком растерял свои познания периода магистрантской подготовки и даже не подозревал, что они когда-либо понадобятся для такой неожиданной задачи.
В конце 20-х годов у нас впервые завязались непосредственные официальные сношения с Йеменом; центром их было наше Торгпредство в Санаа, нынешней столице «счастливой Аравии». Эти связи вызвали не только появление кинофильма «Йемен» и нескольких популярных книжек с описанием путешествий в эту когда-то загадочную и недоступную страну; они имели и некоторые научные результаты, к сожалению не в том объеме, как хотелось бы арабисту. Попавшие туда лица с востоковедным образованием, воодушевленные благими стремлениями, делали записи материалов по йеменскому диалекту, начиная от отдельных слов и грамматических форм до связных диалогов, фольклорных текстов и даже сказок. Количество записей накопилось довольно значительное, но они производились без предварительной специальной подготовки, без знакомства с арабской диалектологией, без необходимого знания выработанных наукой приемов записи. Почти все эти материалы, при невозможности серьезной проверки на месте, оказались бесполезными для науки. Такую же невеселую картину открывали усиленно приобретавшиеся там «древности». Можно не сомневаться, что было бы полезнее, если бы приезжие ставили целью пополнить наши этнографические коллекции или приобретать попадающиеся арабские рукописи; тогда, вероятно, было бы гораздо меньше разочарований. Наши коллекционеры не подозревали, очевидно, что в Йемене давно уже развился своеобразный промысел подделки «древностей», поставленный очень широко на коммерческую почву. В самой Санаа, а еще более того в соседних городках и местечках, существует ряд оригинальных «кустарных» мастерских, в которых чаще всего ювелиры или каменщики подделывают надписи на суррогатах бронзы, на камне, высекают якобы древние статуэтки и всякие амулеты. Значительного спроса на этот товар в Санаа, конечно, не было, потому что и европейцев там жило ничтожное количество; основной «экспорт» целыми ящиками на верблюдах направлялся караванным путем в Аден, где ловкие агенты уже в розницу доставляли предметы на океанские пароходы, в большом числе заходящие в этот порт. Туристы всех национальностей, возвращаясь с Дальнего Востока или из Индии, а то из кругосветных путешествий, с радостью раскупали эти «тысячелетние памятники счастливой Аравии», составляя иногда из них целые коллекции. Только случайный взгляд какого-нибудь специалиста приносил иногда горькое разочарование владельцам, а производство пока продолжало процветать. Невольными клиентами его оказывались
