Вестница смерти – хозяйка судьбы. Образ женщины в традиционной ирландской культуре - Татьяна Андреевна Михайлова

В древнеирландском также можно отметить целый ряд лексем, которые, имея в качестве прямого значения собаку или волка, употребляются переносно (либо как производные) для обозначения падшей женщины или похотливости и распутства. Так, мы можем отметить fáelscud, глоссирующееся как mire (при mеr – одно из обозначений шлюхи) и обозначающее ‘страстное желание, волнение, ярость’ (второй элемент, видимо, восходит к глагольной основе scuch- ‘быстро двигаться’); confaid ‘ярость, бешенство’ (из cú и buith ‘быть’ [LEIA-C, 192]); слово blesc ‘шлюха’, образованное при помощи пейоративного суффикса – sc- от bled ‘монстр, мифическое страшное животное’ (при валл. bleidd ‘волк’ [LEIA-B, 59]), а также слово pairtcaine (portcaine), глоссируемое в Гептадах (о недостойных женщинах) как meirdrech muine ‘шлюха кустарника’, о котором в Глоссарии Кормака говорится partem canis habens ‘часть собаки имеющая’ [Meyer 1913, 95]. Однако, надо отметить, наиболее частым метафорическим употреблением «самка собаки или волка» > «шлюха» является слово sod ‘сука’, откуда, в частности, sotech ‘публичный дом’ (из sod + tech ‘дом’) и sodach ‘течка; похотливость, распутство’.

Таким образом, мы имеем все основания предположить, что и в нашем трактате слово confael могло быть употреблено именно в таком значении, к тому же, если вновь обратимся к изображенной в данном разделе галерее женских пороков, мы увидим, что распутства в ней явно не хватает.

Остается не совсем понятным следующее за ним определение conrechta, которое кажется в данном случае явно избыточным: «волчица в волчьем облике» (?). Д. Бинчи даже было высказано предположение, что это слово было добавлено в основной текст трактата позже (в § 34 его нет). Поздний глоссатор интерпретирует его как генитив от richt (m., u- основа, при g. sg. rechta) ‘облик, форма, обличье, состояние’, что грамматически, казалось бы, верно, однако в древнеирландском данная форма слова в текстах почти не встречается и идея «в облике, в форме» обычно передается при помощи предлога i и датива: i riucht. С другой стороны, мы действительно имеем в современном ирландском устойчивый композит conriocht ‘волк-оборотень’, но не явится ли автоматическое перенесение его в более ранний период отчасти ложной проекцией позднейшего языкового сознания на предшествующее, и данная «реконструкция» раннего состояния через позднее не приведет ли к искажению смысла? В самом тексте трактата Речения о кровавом лежании, как и в других юридических текстах, слово recht (m., u- основа, g. sg. rechto, rechta) употребляется в значении «юридическое лицо, личность, субъект права», а также «организованная по какому-л. принципу группа лиц». Таким образом сочетание conrechta должно иметь значение «волко-личность», что звучит несколько странно. Однако, если мы вслед за Д. Бинчи допустим возможность позднейшего привнесения данного определения, мы получим право интерпретировать семантику слова recht иначе – собственно говоря, именно это и было сделано глоссатором. Мы, в свою очередь, предлагаем новое «прочтение» композита conrechta, которое, с одной стороны, разрешит проблему синтаксической избыточности, и с другой – позволит интерпретировать его употребление как фигурально-метафорическое. Так, мы можем предположить, что в данном контексте было употреблено recht 2 – ‘ярость; тревога; припадок, жар’, таким образом сочетание в целом получает значение – «в волко-жару» или «в собачьем припадке» (ср. фр. la chaleur des chiens ‘течка, похоть’, букв. собачий жар). Однако, на последнем предположении мы не настаиваем.

Итак, как мы пытались показать, понятые позднейшим глоссатором как обозначения разных видов ведьм, в оригинале проанализированные нами термины имели значение более реалистическое: скандалистка, воровка и распутница, а точнее – женщины, скорее обладающие склонностью к данным порокам (вспомним, что в том же трактате женщины, уже зарекомендовавшие себя как воровка, шлюха и колдунья-заклинательница, вообще не требуют выкупа за нанесенный им ущерб). Но почему же данные чисто характерологические, качества в трактате получают юридический смысл и возводятся в правовой статус? Как мы полагаем, для раннего периода правового сознания все эти качества являлись элементами общей категории «неразумия»: неслучайно непосредственно за ними в тексте трактата стоят mer и dasachtaig, то есть сумасшедшая и безумная.

Наш анализ базировался лишь на частном случае непонимания среднеирландским глоссатором отдельных древнеирландских юридических терминов, но, как мы понимаем, он далеко не единичен. Каковы же могут быть дальнейшие выводы и перспективы всему сказанному?

1. Как нам кажется, в первую очередь следует изменить «презрительное» отношение к поздним глоссам, которые якобы способны лишь исказить архаический материал. Так, параллельно с буквальным их принятием, которое явно просматривается в статьях Словаря ирландского языка (DIL) и Этимологического словаря древнеирландского языка Ж. Вандриеса, установилось довольно резкое отношение к глоссам, «которые были столь же дурны, сколь вредны, хотя юристы-интерпретаторы и пользовались ими, чтобы прикрыть свою безграмотность» – как писал Д. Бинчи еще в 1943 г. Можно было бы привести ряд высказываний еще более резких. В последнее время ситуация начала меняться, однако, увы, опять в сторону их однозначного принятия.

Рис. 25. Старуха Хабетрот, мифическое существо, живущее в корнях дерева. Известна тем, что приходит к начинающим пряхам и помогает им учиться ремеслу (видимо – одна из реализаций образа пряхи судьбы). Гравюра Дж. Баттена, 1894

Так, как пишет Л. Братнох, «подобное отношение может лишь обескуражить того, кто хотел бы заниматься древнеирландским правом; прогресс возможен лишь в том случае, если ученые начнут относиться с должным уважением к данным источникам» [Breatnach 1996, 116]. Мы также видим несомненную целесообразность в обращении к глоссам, однако она представляется нам возможной лишь в том случае, если глосса будет рассматриваться именно как источник «оптического» взгляда на традицию. Именно глоссы показывают, как внутри одной с точки зрения этнической культуры происходят в диахронии определенные ментальные сдвиги, и именно там, где мы сталкиваемся с ложными этимологиями или явным непониманием смысла, мы можем говорить о каких-либо наметившихся в обществе и проявляющихся на уровне семантики культурных сдвигах. Так, в нашем случае речь явно идет о произошедшем после скандинавского завоевания возврате к язычеству, а точнее – выплескивании на поверхность народных суеверий, о чем, кстати, неоднократно говорила и писала К. Симмс (см., например, [Simms 1996]). На фоне сказанного более чем сомнительно выглядит так называемая достоверность автоописаний, часто лежащая в основе полевой работы современного фольклориста.

2. И последнее, касающееся уже лишь Ирландии. Отметим, что женщины, которые осмысляются как сведущие в колдовстве и «водящие дружбу с сидами» (традиционная тема ирландского фольклора), среднеирландским глоссатором отнюдь не изображаются как стоящие вне закона: неслучайно знаменитые процессы против ведьм, захлестнувшие Европу последующих столетий, Ирландию благополучно миновали.