не только деньги, но и душу. Тем большее раздражение вызывали соседи, допускавшие как протечку воды, так и утечку шума сквозь стены и потолки [465]. Любопытным побочным эффектом «антисоседства» стало то, что согласовать коллективный договор на установку домофона теперь было непросто. Начать с того, что некоторые не желали за это платить (порой даже коммунальные платежи приходилось взимать «с боем» [466]). Кому-то не нравился постоянный контроль за входящими и выходящими – если к вам приходило много гостей, удобнее было оставить дверь открытой, чем каждый раз бегать к кнопке домофона [467]. Как бы то ни было, гипотетический бандит на улице казался меньшей угрозой, нежели алкоголик или наркоман на площадке [468].
Крушение советской власти привело к упадку таких установлений, как «старший по подъезду». Самоуправление жильцов практически сошло на нет, особенно в бывших государственных домах (в отличие от кооперативных). Реформы управления жилищным фондом 2005 года были попыткой изменить ситуацию и создать «товарищества собственников жилья» (ТСЖ) – объединения жильцов с демократической отчетностью, подобные тем, что прежде действовали в жилищных кооперативах [469]. Путем прямого голосования на «собрании жильцов», где присутствовал необходимый кворум, можно было согласовать те или иные работы, на оплату которых собирали деньги. В некоторых домах ТСЖ даже профинансировали реставрацию исторического облика здания – заменили утраченные изразцы и зеркала, отремонтировали лепнину [470]. Однако во многих жилых домах эта реформа, по крайней мере в первые ее годы, оставалась только на бумаге. Даже эффективно организованным ТСЖ руководили скудно оплачиваемые представители жильцов, а наградой им довольно часто становилось шумное возмущение большинства, которое в остальном проявляло мало инициативы [471]. Собрания превращались в базар: люди входили и выходили, громко хлопали или кричали с места («Если вы срочно не разберетесь, нас выселят к чертовой матери!»). Присутствующие язвительно прохаживались в адрес нынешних и бывших членов правления. Собрания при этом происходили только раз в год, народу на них приходило мало, а вопросы накапливались. Товарищество могло организовывать мелкий ремонт, но решение фундаментальных вопросов, таких как выкуп земли, на которой стоит дом, из года в год откладывалось «на потом» [472].
Подъезд, таким образом, оставался единственным местом, где соседи виделись друг с другом, хотя контакт мог быть крайне поверхностным. Подъезд служил пограничной зоной: с одной стороны, неотъемлемая часть дома, с другой – пространство, доступное для проходящих через него чужаков. Учитывая, что в советских городах крайне не хватало удобств для «просто прохожих», подъезд обычно служил местом для предосудительных встреч, будь то меркантильного или сексуального характера. Но именно в подъезд можно было забежать, чтобы проверить, где порвались колготки, а то и переодеться. В подъезде можно было выпить (ср. «Москва – Петушки» Венички Ерофеева), переждать плохую погоду или «ширнуться»: последнее к концу 1990-х стало случаться все чаще. Во многих подъездах отвратительно пахло – свидетельство того, что приличия там нарушались во всех смыслах [473]. Даже в постсоветскую эпоху случайным прохожим удавалось иногда проникнуть внутрь, несмотря на домофон, и в очередной раз заявить об исконных правах на места общего пользования, о чем свидетельствует исполненная отчаяния записка, висевшая в одном из подъездов в центре города в 2005 году:
Уважаемые жильцы!
Давайте следить, чтобы в наш подъезд не проникали посторонние.
А между тем под лестницей на первом этаже устроен общественный туалет, на площадке между 3-м и 4-м этажами кого-то регулярно тошнит, и по всей лестнице валяются шприцы.
А мы как раз ставили домофон и металлическую дверь, чтобы этого-то и не было.
Давайте будем бдительны!
А если мы не будем забывать в подъезде пакеты с мусором и бросать на пол окурки и банки, будет совсем замечательно! Разве плохо, когда чисто? [474]
Основным средством общения в подъезде действительно часто служили записки. В отличие от персонажей литературных антиутопий, жители советских домов уходили на работу и возвращались домой в разное время; так что можно было регулярно приходить и уходить, никого при этом не встретив [475]. Так продолжалось и в постсоветский период, хотя в некоторых домах постепенно стало спокойнее – особенно когда пошел на спад разгул преступности начала 1990-х. У дверей начали класть коврики, кое-где на лестничных клетках и в коридорах появились комнатные растения. Курильщики, вынужденные утолять свою страсть вне стен квартиры, могли обустроить себе «курилку» на лестнице: поставить там стул, предназначенный на выброс, а рядом консервную банку вместо пепельницы. Как и можно было ожидать, пространство, примыкающее к двери квартиры, воспринималось как самое подходящее место для мелкого самоутверждения [476].
3.7. Граффити «108-я школа» рядом с Нобелевским городком, 2008
Но помимо прочего, подъезд – особенно в постсоветские годы – служил излюбленным местом для размещения текстов еще одного типа: граффити. В Петербурге проживало немало преданных своему делу художников-граффитистов, тщательно выбиравших точки, где можно было проявить творческую фантазию или найти вдохновение в фактуре облупившейся стены [477]. Главным местом для их творений были стены во дворах или на улицах, где они сразу бросались в глаза, подчеркивая статус граффити как безмолвного публичного перформанса или двухмерной инсталляции. Другой тип граффити – дело рук детей и подростков, которые таким образом метили территорию или обменивались друг с другом некой информацией [Лурье 2005, 2006]. Такого рода граффити обычно бытовали в пограничном пространстве – на стенах лифтов, у дверей, прямо у подъезда.
В советские времена граффити были скромными – их рисовали в неприметных местах, буквально выцарапывали на стенах [Bushnell 1990]. Даже в 1990-е основным материалом служила обычная краска.
3.8. «Рэп – говно», граффити с орфографическими ошибками в подъезде. Удельная, 1997
Появление маркеров и аэрозольных красок изменило качество надписей, особенно когда граффитисты (или «графферы») ознакомились в интернете с «лучшими мировыми образцами». Младшее поколение принялось следовать этим образцам, используя аббревиатуры для обозначения принадлежности к определенной группе. Однако популярность сохраняли и старые идентификаторы, вроде номеров школ, уменьшительных имен и прозвищ. Иногда граффити помещали рядом с каким-нибудь официальным текстом, например, рекламой или табличкой с названием расположенной в здании фирмы: таким образом автор граффити как будто заявлял свои альтернативные притязания на территорию. Создатели граффити творчески подходили к конкретным местам, приспосабливая рисунки к фактуре и конфигурации стен. Правда, люди старших поколений относились к этим надписям и картинкам враждебно, считая их «хулиганством», непотребным и неуместным вторжением в нейтральное общее пространство
