Молоко не киснет. Но отметает брайтонский балык все кулинарно-ностальгические мысли.
Мыс вечера поставим десять донок, а поутру проверим их спросонок: уженье рыбы — мудрость чудака.
Мы забываем, что есть тишина. Нигде не слышно диких звуков диско, вокруг палатки ночи пелена — смиренна и скромна, как гимназистка.
Вся эта лирика, и чушь, и ерунда уходит неизбежно. И однако вслед за поэтом говорим «куда», не ставя вопросительного знака. Работа, возраст, новая земля — да мало ль объяснений и резонов, зачем и как мы существуем для домов, автомобилей и газонов. Нет унизительнее чувства нищеты — затем и ехали всей шумною артелью, — но как бы в треволненьях суеты не спутать в своей жизни средство с целью. И не смешать себя с толпой. С любой — самых красивых, легких, белокрылых. Пусть магистраль течет сама собой: куда в калашный ряд с суконным рылом.
…В кустах, как чайник, булькает родник. К костру приходит птица трясогузка. Мы на обочине устроим свой пикник — у нас с собой беседа и закуска.
О ЖИЗНИ И СМЕРТИ В НОВОМ ОРЛЕАНЕ
Никто не умеет устраиваться лучше новоорлеанцев. Их город живет с установкой на веселье, хотя веселиться особенно нечего. Но при всех внешних противопоказаниях самая долгая истерика в истории продолжается по сей день.
Можно тонко подметить, что Новый Орлеан — город контрастов, и это будет верно. Можно устремить испытующий взор в сокровенную глубь явлений и сказать, что за нарядным фасадом тут царит мерзость запустения, и это окажется похожим на правду. Можно улавливать слезы, протекающие сквозь смех, — найдется и это.
Во всяком случае, мы готовились к поездке в Новый Орлеан обстоятельно и серьезно, обложившись статистическими выкладками. Из них вытекало, что Луизиана — хуже всех.
На первый взгляд такая особенность этого южного штата определяется его сельскохозяйственным развитием.
На самом деле отсталость Луизианы объясняется не экономическими факторами. Просто эта земля была создана для другого. Чем она и отличается от всей остальной Америки. Дело даже не в различии между протестантским и католическим духом: в конце концов, процветающую Калифорнию основали католические монахи. Скорее важно то, что крупнейший город Луизианы — Новый Орлеан — заложили французы, причем в самое веселое время — в правление герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV. В честь самого беспутного французского правителя и назван этот город.
Репутация у Нового Орлеана с самого начала была чудовищная. Прошло всего 10 лет с закладки первого камня, когда миссионеры потребовали от губернатора Антуана де ля Мотт-Кадиллака (не путать с автомобилем) выслать из города женщин легкого поведения. Губернатор горько отвечал: «Я вынужден отказаться, так как если выслать всех женщин дурного поведения, то женщин не останется вовсе, что не соответствует политике нашего государства».
Отчаянные первопроходцы — проститутки — населили Новый Орлеан еще раньше, чем музыканты и повара. Именно эти три профессии сейчас украшают лицо города, трудясь в полном согласии и координации. Они и составляют в Новом Орлеане простой трудовой люд, который мы прилежно ищем повсюду, куда бы ни попали: таковы наши демократические традиции. Говорят, где-то есть плантации. Но в тех, что поближе к городу, туристов мордуют экскурсоводы, а дальние насквозь заросли диким растением кудзу, набирающим до метра роста в день. Понятно, что таким добром никому владеть не хочется: во всяком случае, если плантации еще и есть, то плантаторов нету. Луизианские земли принадлежат тем, кто тут не живет, — немцам, арабам, даже королеве английской.
Мы читали «Хижину дяди Тома» и знаем, как ужасна эксплуатация. Луизианским неграм тоже так казалось, и они всячески старались уклониться от работы. Проще всего это было сделать, научившись хорошо играть на каком-нибудь музыкальном инструменте для развлечения белых. Так появились первые профессиональные музыканты — родоначальники того, что потом стало джазом.
Переселившись после отмены рабства в большой город, музыкальные негры освоили похороны. Умирали в Новом Орлеане часто и охотно: наводнения, ураганы, желтая лихорадка, малярия, холера. Да, еще — дуэли. За собором св. Людовика на нынешней Джексон-сквер было уютное местечко, где проходили поединки. Расцвет их падает на начало XIX века, когда в городе с населением 10 тысяч человек действовали 40 фехтовальных школ. Но и позже, вплоть до конца столетия, дуэли составляли одну из самых привлекательных сторон новоорлеанской жизни. Знаменитого виртуоза Пепе Люлла даже обязали построить на свой счет специальное кладбище для заколотых им противников. Пепе умер в 1888 году от гриппа. Знаменитые новоорлеанские похороны представляли собой иллюстрацию к карнавальной теории Бахтина. Оркестр с барабаном и полным набором духовых — труба, корнет, тромбон, туба — влачился за гробом с печальными мелодиями. Но по мере приближения к кладбищу музыка веселела, а когда гроб опускали в могилу, уже гремела бодро и залихватски. Эта вывернутая наизнанку ситуация на самом деле и есть норма. Достаточно вспомнить поминальные застолья кавказцев с песнями и плясками. Да и русские поминки редко обходятся без хорового пения, переходящего в хохот и драку. Празднуется логическая завершенность жизненного цикла, прославляется правильный порядок вещей.
Нет уже никаких похорон в Новом Орлеане. Нет и прославленной Бейзин-стрит, на которой джазовые оркестры — комбо — собирались по вечерам. Точнее, Бейзин-стрит существует, но она куда менее реальна, чем посвященные ей мелодии, — теперь это магистраль, с одной стороны которой кладбище (все-таки), с другой — домишки, которые мы видели только на окраинах Калуги: кривые, с резными наличниками, собаками на цепях и старухами на крылечках.
Вся музыка Нового Орлеана теперь во Французском квартале. Собственно, это перемещение произошло лет сто назад, когда в городе развился любовный бизнес. Публичные дома неразрывно связаны с историей джаза, как и похороны, что опять-таки подтверждает карнавальную сущность человеческой жизни. И уход в небытие, и кратковременный провал туда же способствуют активизации творческого начала. Так или иначе, если похороны дали джазу духовые инструменты, то с публичными домами утвердилось фортепиано. Ни одна мадам не хотела, чтобы в ее заведении грохотали трубы, и трубачам пришлось не только переквалифицироваться в пианисты, но и изобрести
