Екатерина Глаголева - Повседневная жизнь европейских студентов от Средневековья до эпохи Просвещения

Если сирота Коменский всеми своими достижениями в жизни был обязан полученному образованию, то в петровской России попасть в школу считалось страшным несчастьем. Детей забирали насильно, держали в тюрьмах и «за караулом». В рязанскую школу, открытую в 1722 году, набрали 96 учеников, но из них 59 бежали. Вятский воевода Чаадаев, желавший открыть в своей провинции цифирную школу, встретил противодействие со стороны духовенства, в том числе епархиальных властей. Чтобы набрать учеников, он разослал по уезду солдат воеводской канцелярии, которые хватали всех годных для школы и доставляли в Вятку. Дело, однако, не удалось. В цифирных школах обучали грамоте, письму, арифметике и частично геометрии — этим ограничивалась тогдашняя программа начальной школы. К концу царствования Петра таких училищ насчитывалось до полусотни: они были заведены во многих уездных городах, но не во всех губернских. Петру не удалось сделать их всенародными: в них обучались преимущественно, если не исключительно, «дьячьи и подьяческие дети», то есть юношество, предназначенное для приказной службы.

В 1721 году сподвижник Петра I Феофан Прокопович в Петербурге при своем доме на Аптекарском острове создал школу для сирот и детей бедных родителей. Учили в ней русскому, латинскому и греческому языкам, рисованию, пению, игре на музыкальных инструментах и некоторым другим наукам — как в Европе. Но просуществовала эта школа недолго.

Майор Данилов, учившийся в 1730-х годах в Московской артиллерийской школе вместе с сотнями других дворянских детей, впоследствии оставил записки, в которых есть несколько занятных эпизодов, живописующих отечественное образование. Одна барыня, узнав, что он артиллерийский ученик, зазвала его к себе в дом и просила проэкзаменовать ее сына, который тогда гонял шестом голубей. Когда выяснилось, что ее отпрыск ничего не знает из арифметики, она стала умолять Данилова поселиться в ее доме и заниматься с недорослем. Муж сестры этой барыни числился учеником в той же артиллерийской школе. Его супруга упросила Данилова перейти от сестры в ее дом, чтобы заниматься с ее мужем и вместе с ним ездить в школу; но тот был «великий шалун», ничему учиться не хотел, выписался из школы в армейский полк и тем избавился от учения. В самой же школе не было ни порядка, ни надзора. Штык-юнкер, обучавший арифметике, с трудом разбирал старый печатный учебник арифметики Магницкого и редко приходил в школу трезвым.

В царствование Елизаветы Петровны (1741–1762) были открыты гимназии в Москве (1755) и Казани (1758). Однако высший слой дворянства воспитывал своих детей дома. Воспитателя-немца заменил гувернер-француз — как правило, человек глубоко невежественный, а то и с темным прошлым. В пансионах, игравших роль средних школ, французский язык ставился так же высоко, как латынь в иезуитских коллежах, а прочие науки преподавались весьма поверхностно.

Во второй половине XVIII века сеть российских учебных заведений расширилась, но при этом усилился принцип сословности. В каждом губернском городе учреждались главные училища с четырьмя классами, а в уездных городах — малые народные училища с двумя классами, но они не давали доступа к высшему образованию. Средние учебные заведения — шляхетские корпуса, благородные пансионы и гимназии — были закрытыми; их устав разработала сама императрица Екатерина II совместно с И. И. Бецким. Надо полагать, в них можно было получить приличное образование, чтобы поступить в какой-нибудь зарубежный университет, поскольку Московский университет пребывал в запустении и небрежении и русских дворян, как при Петре Великом, опять посылали учиться за границу.

В 1838 году французский путешественник, опубликовавший большую статью о проблемах образования в журнале «Ревю де дё монд», восторженно писал об образованности датчан:

«…каждый матрос, каждый крестьянин умеет, по меньшей мере, читать и писать; образование горожан настолько же хорошо, как в Германии. В большинстве семейств в Копенгагене дети говорят на трех-четырех живых языках; девушки проводят часть дня за уроками, а по вечерам слушают семейное чтение. Поскольку все они образованны, им и в голову не приходит гордиться своей ученостью. Я встречал здесь много женщин, которые знают язык, историю и литературу Франции, Германии, Англии, но среди них нет синих чулок.

Образование молодых людей долгое и серьезное. Никто не может надеяться получить хорошее место, не выдержав нескольких экзаменов. Они проводят шесть лет в гимназии и четыре в университете».

В Дании учащийся, желавший поступить в университет, должен был сдать экзамен. Ему задавали вопросы по основам религии и библейской истории, всеобщей истории, арифметике, геометрии, древнегреческой и латинской литературе. Он должен был написать сочинения на датском языке и латыни, сделать переводы с латинского, французского и с немецкого. Письменные и устные экзамены проходили публично, каждый в течение четырех дней. После этого публиковались списки выдержавших экзамен с пометками «laudabilis», «haud illaudabilis», «non contemnendus» («похвально», «не вполне бесславно» и «немаловажно»). Через год абитуриент, занимавшийся изучением математики, истории и философии, должен был выдержать второй экзамен и лишь по его итогам записаться на один из четырех факультетов.

Но до этого было еще далеко; вернемся в более отдаленные времена.

Школьные годы были важным этапом в становлении личности. Ребенка отправляли в учебное заведение за знаниями, но на него обрушивались жестокость, непонимание, косность, боль и унижения. Эразм Роттердамский сравнивал школы с застенками: учителя вколачивали в учеников необходимый набор информации розгой, треххвостой плеткой и линейкой. Других педагогических приемов не знали даже домашние учителя, занимавшиеся со своими воспитанниками индивидуально. Наказывали всех, даже принцев (юного Людовика XIII (1601–1643) пороли до пятнадцати лет, хотя он тогда уже был королем), за исключением разве что наследников английского трона, при которых состояли «мальчики для битья». Помимо «образовательной» функции, розга обладала и «воспитательным» значением, внушая «благонравие»: слишком непоседливых детей укрощали и делали «шелковыми». В некоторых городах Германии вплоть до середины XVII века дети должны были почтительно целовать розгу перед тем, как подвергнуться наказанию, а в Гессене — еще и произносить: «Ach du liebe Rut, / Mach du mich gut, / Mach du mich fromm, / Dass ich nicht zum Henker komm!» («О, дорогая розга, сделай меня добрым, сделай послушным, чтобы я не достался палачу!»). Учитель с учениками регулярно совершал выезды на природу, чтобы дети своими руками срезали орудия своих будущих пыток. Кроме того, педагоги щедро раздавали пощечины и затрещины; нерадивых учеников выставляли к позорному столбу в дурацком колпаке, надевали на них колодки, сажали в холодный чулан на хлеб и воду. Русский историк С. М. Соловьев рассказывает о пансионе некоего Эллерта в Твери в середине XVIII века, где учеников заставляли говорить исключительно по-французски: «…за одно русское слово наказывали по руке линейкой из толстой подошвенной кожи. В пансионе много было изуродованных учеников; однако заведение было всегда полно, хотя за обучение брали довольно дорого, по 100 рублей. Два раза в неделю в пансионе бывал танцкласс, на который съезжались из города и окрестных деревень девицы-дворянки, чтобы изучать менуэт и контрдансы. За обучение танцам Эллерт брал по 30 рублей с каждой пары ног. Он не церемонился и со своими ученицами: раз при всех отбил руки о спинку стула одной девице за непонятливость».

Неудивительно, что после такого «начального обучения» немногие сохраняли интерес к наукам. Зато, если они действительно хотели учиться, их уже ничто не пугало. С другой стороны, при столь суровом воспитании дети быстро переставали быть детьми: привыкали ловчить, выкручиваться, рассчитывая только на себя и не ожидая помощи и сочувствия от старших, или, наоборот, подольщаться к учителю или покровителю для получения привилегий и благ.

«Счастливое детство» порождало стремление отыграться за него в период «беспечной юности»: дорвавшись до вольной студенческой жизни, школяры порой не знали удержу, предаваясь разного рода шалостям и проказам, далеко не всегда невинным.

Итак, наш герой многолик: это и «юноша бледный со взором горящим», поставивший перед собой цель и готовый пожертвовать всем для ее достижения, и «молодой повеса», привыкший брать от жизни всё, и зрелый муж, не жалеющий трудов в надежде узреть истину. Теперь ему надо только определиться, в какую сторону направить свои стопы, ведь школ на свете много.