История ёлки после октября 1917 года
Ёлка в годы Гражданской войны и послевоенной разрухи
Коренная ломка, которую переживала Россия во время революции и Гражданской войны, не могла не отразиться и на судьбе ёлки. В эпохи, когда рушится мир со всеми его устоями, люди думают не столько о соблюдении обычаев, сколько о своём физическом выживании. Читая дошедшие до нас дневники времён Гражданской войны, видишь, как часто их авторы, не замечая, проходят мимо столь значимых для них в прошлом календарных дат, либо (реже) останавливаются на них, чтобы выплеснуть на бумагу свои горестные раздумья: «Последний день старого года. Проклятый год междуусобицы и всяких болезней. Где мы — на гребне великих испытаний, или не достигли ещё вершины страданий, или ещё суждено пережить нам многое, многое…», — пишет Г.А. Князев 31 декабря 1919 года [189, 177]. Обрядовая жизнь затухает, а календарное время вместе с его праздничными днями как бы перестаёт существовать, лишь изредка напоминая о себе неожиданно возникшим в человеке особым «чувством праздника»: «Рождество. Пришёл домой, переоделся. Несмотря ни на что, чувствуется праздник…», — записывает в день Рождества 1920 года Н.В. Устрялов, которого после революции судьба забросила сначала в Иркутск, а затем в эмиграцию, в Харбин [441, 326]. И всё же, поскольку жизнь продолжается и в экстремальных условиях, то попытка выяснить, что же происходило с ёлкой в эти годы, имеет свои основания.
Бытует мнение, что советская власть запретила ёлку сразу же после октябрьского переворота: «Ёлки в СССР долгое время были официально запрещены. Говорят, их разрешили уже в тридцатые годы по инициативе Н.С. Хрущёва…» [91, 37]. Однако это не так. Сразу после захвата власти большевики на ёлку не посягали. Писатель и переводчик Н.М. Любимов, учившийся в школе послереволюционных лет, вспоминает, что на уроках пения они разучивали вовсе «не революционные гимны, а более соответствующее нашему нежному возрасту», в частности песенку «Ёлочка, ёлочка, / Как мы тебя любим!» [235, 61]. В 1918 году М. Горький и А.Н. Бенуа подготовили и выпустили в петроградском издательстве «Парус» роскошную подарочную книгу для детей «Ёлка», оформленную иллюстрациями замечательных художников (А.Н. Бенуа, И.Е. Репина, М.В. Добужинского, С.В. Чехонина, В.В. Лебедева, Ю.П. Анненкова и др.) и включающую в себя произведения М. Горького, К.И. Чуковского, В.Ф. Ходасевича, А.Н. Толстого, В.Я. Брюсова, С. Чёрного и др. На её обложке помещён рисунок наряженной ёлки, вокруг которой в весёлом хороводе кружатся Дед Мороз и лесное зверьё. На верхушке дерева ярко сияет шестиконечная Вифлеемская звезда[2].
В первые годы после революции никаких специальных мер, направленных непосредственно против ёлки, действительно не предпринималось, а если она и стала в это время чрезвычайной редкостью, если её не устраивали в домах, где прежде без ёлки не проходило ни одно Рождество, то причиной тому были внешние обстоятельства, которые всё «сбили и спутали», как пишет об этом Михаил Булгаков в романе «Дни Турбиных», повествуя о событиях кануна 1919 года: «Из года в год, сколько помнили себя Турбины, лампадки зажигались у них двадцать четвёртого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, тёплыми огнями зажигались в гостиной зелёные еловые ветви. Но теперь коварная огнестрельная рана, хрипящий тиф всё сбили и спутали…» [61, 251]. Во время Гражданской войны ёлка была скорее исключением, нежели правилом, и потому, увиденная в доме она своим напоминанием о прежней, кажущейся невероятно далёкой жизни потрясала человека: «Ёлка, — “словно затрудняясь понять”, думает один из персонажей документальной повести Сергея Спасского, посвящённой событиям 1919 года. — Скажите, пожалуйста, ёлка» [408, 67]. Несмотря на материальные и бытовые трудности, в семьях, сопротивлявшихся хаосу внешней жизни, ёлку всё же старались устанавливать, и при этом относились к ней с ещё большей бережностью и даже трепетностью, нежели в мирное время, поскольку она становилась единственной зыбкой связью с прошлой, устойчивой жизнью. В этом следовании традиции сказывалось и стремление хоть ненадолго отвлечься от действительности, отгородившись от страшных событий внешнего мира, и убеждённость в том, что семейные устои остались единственной непреходящей жизненной ценностью: «Хорошо. Новый год. Ёлка. Именно теперь, при всеобщей непрочности, семья становится важной…» [408, 35].
В дневнике Корнея Чуковского содержится потрясающая запись, сделанная им на Рождество 1920 года:
Поразительную вещь устроили дети, оказывается, они в течение месяца копили кусочки хлеба, которые давали им [в] гимназии, сушили их — и вот, изготовив белые фунтики с наклеенными картинками, набили эти фунтики сухарями и разложили их под ёлкой — как подарки родителям! Дети, которые готовят к Рождеству сюрприз для отца и матери! Не хватает ещё, чтобы они убедили нас, что всё это дело Санта Клауса! В следующем году выставлю у кровати чулок!
[475,
137]
В первые годы после Гражданской войны в городах, как и прежде, всё ещё продавалось много ёлок. Но население бедствовало, и мало кто мог позволить себе купить даже самую маленькую ёлочку. Мужики из пригородных деревень, привозившие в город ёлки, теряли предрождественский заработок. 25 декабря 1924 года Корней Чуковский записывает:
Третьего дня шёл я с Муркой к Коле — часов в 11 утра и был поражён: сколько ёлок! На каждом углу самых безлюдных улиц стоит воз, доверху набитый всевозможными ёлками — и возле воза унылый мужик, безнадёжно взирающий на редких прохожих. Я разговорился с одним. Говорит: «Хоть бы на соль заработать, уж о керосине не мечтаем! Ни у кого ни гроша; масла не видали с того Рождества…» Единственная добывающая промышленность — ёлки. Засыпали ёлками весь Ленинград, сбили цену до 15 коп<еек>. И я заметил, что покупают ёлки главным образом маленькие, пролетарские — чтобы поставить на стол.
[475,
300]
Когда в некоторых семьях появлялась мало-мальская возможность приобрести к Рождеству хотя бы самую скромную ёлочку, то её покупали. Установленное в доме деревце возвращало людям праздник и воспринималось как примета постепенно налаживающейся жизни, восстановления разрушенных и попранных норм, обычаев и ценностей. Радость по поводу того, что впервые за несколько прошедших лет удалось устроить для детей ёлку, звучит в переписке известных фольклористов братьев Б.М. и Ю.М. Соколовых. В конце 1922 года Б.М. пишет:
Ниночка ещё со вчерашнего дня в восторге. Когда украшали с нею ёлку, то она прямо визжала от радости, безумствовала. А ведь так в общем скромно в сравнении, напр<имер> с тем, что мы видели в детстве. Но всё же наконец стало возможным опять радовать детей … Зажгли ёлку. Все танцевали, пели «О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie grün sind deine Blätter».
[70,
60-61]
13 января 1922 года, то есть накануне старого Нового года, Б.М. Соколов рассказывает брату об устроенном в их доме празднике:
С 5 ч<асов> веч<ера> до 11 ч<асов> промаялся с ребятами: у них была ёлка, набрано было до дюжины детей … Я веселил детвору вовсю: скакал, прыгал, наряжался.
[70,
66]
Когда понемногу начал налаживаться быт, снова стали организовывать праздники ёлки и в детских учебных заведениях. В том же 1922 году Б.М. Соколов рассказывает брату о празднике ёлки в гимназии, где учился его сын Игорь:
Во вторник веч<ером>… был на ёлке «маленьких» в гимназии, очень мило сошёл вечер, хотя рассердил меня Игорь, нарядившийся в… мои старые брюки и походивший на какого-то дурачка Иванушку вместо гнома, тогда как другие дети все были одеты оч<ень> изящно и красиво.
[70,
64]
Казалось бы, всё шло на лад: ёлка вновь завоёвывала свои права не только в семьях, но и в школах. Однако дело обстояло не так просто: над ёлкой постепенно нависала угроза. Угроза эта пока ещё чувствовалась не всеми. Первый тревожный звоночек прозвучал уже через три недели после октябрьского переворота. Именно на него отреагировал Аркадий Аверченко в рассказе «Последняя ёлка», опубликованном перед Рождеством 1917 года в журнале «Новый Сатирикон». В нём говорится о том, как автор приносит в редакцию традиционный рождественский рассказ, включающий в себя весь необходимый «антураж», характерный для этого жанра, в том числе, конечно, и ёлку. «О каком Рождестве говорите?» — спрашивают его в редакции. «Даже ребёнок догадается! — вскричал я запальчиво. — Я говорю о Рождестве Христовом!» — «Так-с! А вы знаете, что народные комиссары из Смольного для уравнения нашего календаря с западным отменили в этом году Рождество?» — отвечают ему [2, 10-11].
