Только когда ребенок подрастает, мужчина отказывается от большей части своей власти и передает ее брату своей жены, удерживая некоторую ее долю в отношении детей женского пола, когда дело доходит до их замужества (см. выше, гл. ГУ). Таким образом, роль, исполняемая мужем, строго определена обычаем и считается социально необходимой. Женщина с ребенком, но без мужа представляет собой неполную и аномальную группу. Неодобрительное отношение к незаконнорожденному ребенку и его матери есть частный случай общего неодобрительного отношения ко всему, что не согласуется с обычаем и противоречит принятым социальным моделям и традиционной племенной организации. Семья, состоящая из мужа, жены и детей, есть стандарт, предписанный племенным законом, который определяет также функции составляющих еечастей. Поэтому неправильно, если одного из членов этой группы будет не хватать.
Итак, хотя туземцы пребывают в неведении относительно какой бы то ни было физиологической необходимости в наличии мужчины в составе семьи, они рассматривают его как совершенно необходимого в социальном смысле. Это очень важно. Отцовство, неизвестное в его полном биологическом значении, столь привычном нам, поддерживается тем не менее социальной догмой, которая гласит: «Каждая семья должна иметь отца; женщина должна выйти замуж, прежде чем она может иметь детей; в каждом домохозяйстве должен быть мужчина».
Институт отдельной семьи, таким образом, прочно покоится на твердом осознании ее необходимости, что вполне совмещается с абсолютным незнанием ее биологических основ. Социальная роль отца установлена и определена обществом без какого-либо признания его физиологической роли.
6. Социальное отцовство и его необычные претензии
Любопытная ситуация с двойным влиянием — и матрилинейным, и патриархальным, — которое представлено соответственно братом матери и отцом, есть один из лейтмотивов первого акта троб-рианской племенной жизни. Здесь мы подошли к самой сердцевине проблемы, ибо внутри описанной социальной схемы, с ее жесткими табу в отношениях брат — сестра и с ее неведением физического отцовства, мы видим две ест ственные сферы влияния, оказываемого мужчиной на женщину (см. гл. I, разд. 1 и 2): одна — это сфера секса, от которой брат совершенно отлучен и где влияние мужа является преобладающим; другая — сфера, в которой естественные интересы кровного родства могут быть защищены надлежащим образом только тем, в ком течет та же кровь. Эта последняя есть сфера брата матери. Вследствие неспособности брата контролировать главное в жизни женщины — ее секс — или даже приближаться к этому в качестве стороннего наблюдателя в системе матрилинии остается широкая брешь. Через эту брешь муж и внедряется в закрытый круг семьи и домохозяйства и однажды полностью обосновывается в доме. Со своими детьми он оказывается связан прочнейшими личными узами; над своей женой он приобретает исключительные сексуальные права и разделяет с ней большую часть домашних и хозяйственных забот.
На явно неблагоприятной почве строгой матрилинейности, с ее отрицанием каких-либо связей с отцом по рождению, с ее утверждением, что отец не имеет отношения к потомству, возникают определенные верования, представления и привычные нормы, которые протаскивают в цитадель материнского права крайние патрилинейные принципы.Одно из этих представлений относится к разряду, так широко встречающемуся в сладострастных любительских описаниях жизни дикарей и сразу поражающему нас как поистине дикарское — настолько однобоким, искаженным и эксцентричным оно выглядит. Я имею в виду их представление о сходстве между родителями и потомством. То, что в цивилизованном обществе это является излюбленной темой сплетен по поводу детей, в комментариях не нуждается. В матрилинейном же обществе, таком, как тробрианское, где все материнские родственники считают, что они составляют «одно тело», а отец — «чужак», мы бы не сомневались, предполагая, что сходство лицом и телом должно прослеживаться аборигенами только в рамках материнской семьи. Однако на деле все обстоит наоборот, и об этом говорится с крайне сильным общественным напором. То, что дитя никогда не похоже на свою мать, на кого-либо из своих братьев и сестер или на кого-то из материнских родичей, — это не только семейная догма, так сказать; даже намёк на какое-то сходство подобного рода есть крайне дурное поведение и большое оскорбление. Напротив, иметь сходство с отцом — естественно, правильно и приличествует как мужчине, так и женщине.
Я был приобщен к этому правилу savoir vivre[62] обычным способом — совершив faux pas[63]. Один из моих телохранителей в Ома-ракане, по имени Морадеда, был наделен своеобразными внешними чертами, которые поразили и очаровали меня с первого взгляда, так как имели странное сходство с австралийским аборигенным типом: волнистые волосы, широкое лицо, низкий лоб крайне широкий нос с сильно опущенной переносицей, большой рот с выступающими губами, выдающийся вперед подбородок. Однажды я был поражен внешностью абсолютного двойника Морадеды и спросил о его имени и месте жительства. Когда мне сказали, что он был старшим братом моего друга, живущим в отдаленной деревне, я воскликнул: «А, точно! Я спросил о вас потому, что ваше лицо похоже - похоже на лицо Морадеды». Тут над всем собранием сразу повисла такая тишина, что я испугался.
Мужчина повернулся и ушел, а часть присутствующих отвернулась с полусмущенными- полуоскорбленными лицами и вскоре разошлась. Мои надежные информаторы потом рассказали мне, что я нарушил обычай, я сделал то, что называется taputaki migila — устойчивое выражение, относящееся только к данному действию, которое можно перевести так: «Пачкать-сравнивая-с-родственником-его-лицо» (см. гл. XIII, разд. 4). Больше всего в этом разговоре меня удивило то, что, несмотря на поразительное сходство между двумя братьями, мои информаторы отказывались его признать. Фактически они считали, что никто даже предположительно не может походить на своего брата или, коли на то пошло, на любого материнского родича. Я совершенно рассердил моих информаторов, которые были недовольны тем, что я спорил и даже, более того, приводил случаи очевидного сходства между двумя братьями, вроде того, что существует между Намва-ной Гуйа'у и Иобуква'у (илл. 40).
Этот случай научил меня никогда не намекать на такого рода сходство в присутствии людей, которых это касается. Но в дальнейшем я тщательно выяснял этот предмет со многими туземцами в ходе общих разговоров. Я обнаружил, что каждый житель Тробриан, наперекор всякой очевидности, стойко отрицает возможность сходства между матрилинейными родственниками. Тробрианец просто раздражается и оскорбляется, когда ему предоставляют разительные примеры его неправоты — точно так же, как в нашем собственном обществе мы раздражаем ближайшего соседа, если приводим ему очевидную истину, которая противоречит взлелеянному им мнению на тему политики, религии или морали, а еще того хуже, если она идет вразрез с его личными интересами.Тробрианцы утверждают, что упоминание о вышеуказанном сходстве может быть сделано лишь для того, чтобы оскорбить человека. Действительно, выражение migim lumuta («твое лицо твоей сестры») есть устойчивая бранная формула, указывающая, между прочим, на худший вариант родственного сходства. Это выражение считается таким же бранным, как «имей половые отношения с твоей сестрой». Но по мнению тробрианца, ни один нормальный и приличный человек, будучи в здравом уме и спокойном состоянии духа, не способен поддерживать столь возмутительную мысль, будто кто-то может хоть в малейшей степени походить на свою сестру (см. гл. XIII, разд. 4).
Еще более примечательна вторая часть этой социальной догмы, а именно — что каждый ребенок похож на своего отца. Такое сходство всегда предполагается, и утверждается, что оно существует. Там, где оно реально обнаруживается хотя бы в малой степени, к нему привлекается постоянное внимание как к чему-то такому, что красиво, хорошо и правильно. Мне часто указывали, как сильно тот или иной сын То'улувы, вождя Омараканы, похож на своего отца, и старик особенно гордился сходством (более или менее воображаемым) со своим последним сыном Дипа-пой (см. илл. 41). Главным образом это касалось пяти его любимых сыновей, и Кадамвасила о каждом из них говорила, что он — вылитый отец. Когда же я указывал, что это «сходство» с отцом подразумевает сходство с кем угодно, подобная ересь с негодованием отвергалась. Существуют также определенные обычаи, в которых воплощен этот догмат о патрилинейном сходстве. Так, обычно после смерти мужчины его родичи и друзья время от времени приходят навестить его детей, чтобы «увидеть его лицо в их [лицах]». Они вручают им подарки и сидят, глядя на детей и плача. Говорят, что это для того, чтобы облегчить боль души, потому что в детях они вновь видят образ покойного. Как туземцы воспринимают несовместимость этой догмы с матрилинейной системой?
