Ознакомительная версия.
Указанное опережение подтверждается тем, что некоторые из наиболее ранних верхнепалеолитических культур, например, шательперронская (38–33 тыс. лет назад) созданы были, как оказалось, неандертальцами (до сравнительно недавнего времени их участие в верхнепалеолитической революции не признавалось). Иногда «оправдание неандертальцев», у которых, как выяснилось, и с лобными долями всё было в порядке[144] (что, впрочем, нельзя считать окончательно доказанным). Дело доходит и до постановки проблемы об «авторстве» ориньяка. Будь этот вопрос решён в пользу неандертальцев, вышеприведённая модель диалектической динамики культурной и морфофизиологической эволюции получила бы дополнительный аргумент, каковых, впрочем, и без того достаточно.
Осталось добавить, что в описании и трактовке раннего культурогенеза я намеренно избегаю апелляций и привязок к так называемой «трудовой» теории. Сразу признаюсь, что решительно отвергаю всякого рода трудовые теории, основанные на грубой модернизации утилитаристских мифов XIX в. и вызванной ими устойчивой психологической инерции. Утверждаю, пока чисто постулативно, что изготовление первых артефактов, по своей когнитивной основе будучи по меньшей мере полубессознательным, а по своим функциям в высшей степени синкретичным, лишь в минимальной степени служило утилитарным и прикладным целям. Не труд и не производство были главными побудительными мотивами в создании первого поколения вещей, а также прото-языковых морфем и иных артефактов, в раннем культурогенезе связанных в единый синкретический комплекс. Однако подробнее к этой теме обратимся позже.
Итак, подытожим. Характер переходности в эпоху антропогенеза и раннего культурогенеза определяется двойной диалектикой бисистемных процессов: с одной стороны, противоречивым взаимодействием эволюционных режимов биологической и протокультурной сфер и, с другой – имманентными противоречиями, развивающимися по мере становления и эмансипации самой культурной сферы как таковой. При этом доминанта в итоговой равнодействующей этой двойной диалектики смещается от первого ко второму и завершается с переходом биологической эволюции в фоновый режим инерционного доразвития. Тогда темпорально-ритмический отрыв культурной эволюции от биологической достигает такого масштаба, что последняя перестает оказывать на первую какое-либо заметное воздействие, как, к примеру, образование галактик не оказывают прямого влияния процессы на ход видообразования в биосистеме Земли. В верхнем палеолите происходит завершение видовой эволюции человека. Дальнейшие морфофизиологические изменения, спускаясь на подвидовой уровень (расообразование), переходят в фазу инерционного доразвития, тогда как остриё эволюционного вектора смещается в более узкую область психофизиологии, а затем в ещё более узкую сферу ментальности и протекает теперь в пространстве типологий ментальных конституций и соответствующих им социокультурных практик и конфигураций. Культура освобождается от сдерживающих детерминант видовой эволюции, что вызывает небывалый культурный взрыв верхнего палеолита. Так культура из антисистемы – вертикально-эволюционной оппозиции биосистеме – превращается в систему и вступает в фазу имманентного развития в режиме всё более ослабевающей зависимости от материнской системы – природы. Впрочем, в полном смысле системного уровня культура достигает не ранее конца неолитической эпохи. До этого времени она лишь система-в себе – но уже система!
Отмеченная бисистемная переходность определяет и временную длительность раннего культурогенеза, и его периодизацию, и его кризис и завершение, и эволюционные итоги – становление мифоритуальной системы и начало человеческой истории. Уже не естественные законы, включая и закон естественного отбора в его «чистых» природных формах, играют здесь главную роль (хотя, разумеется, они ещё не отмирают полностью)[145], а становящаяся культура движет, организует и корректирует финал биологической эволюции. Так больное животное начинает выздоравливать.
Наше обычное бодрствующее сознание – рациональное сознание, как мы его называем – всего лишь один из типов сознания; в то же время вокруг него, отделённые тончайшими границами, располагаются другие, совершенно не похожие на него потенциальные формы сознания.
У. Джемс
Туда не проникает ни взгляд
Ни речь, ни ум,
Мы не знаем, мы не понимаем,
Как можно обучить этому.
Кена Упанишада
Тема соотношения мира квантового Зазеркалья и мира эмпирического, о котором уже шла речь в гл. 1, и в особенности тема эволюционного сопряжения биосистемы и культуры требуют разговора более подробного. Во всех без исключения культурных традициях существует огромный смысловой комплекс, связанный с проблемой промежуточного звена, «соединительной ткани» между миром эмпирическим и тем, который обычно называют иным, запредельным, трансцендентным, тонким[146], потусторонним, сверхъестественным и т. п., т. е. миром, недоступным обычному восприятию. В нашей системе определений он понимается как «параллельный» физическому миру континуум имплицитно-потенциального бытия, концепция которого в широком смысле согласуется с современными квантовыми и космологическими теориями. Образ этого континуума можно – в нестрогом понимании, – соотнести с бомовским понятием импликативного «свёрнутого» порядка (см. гл. 1). Поэтому здесь и далее этот мир будет называться импликативным, а понятия когерентный, квантовый, нелокальный выступают как синонимические (если нет других толкований).
Сразу оговорюсь, что речь не идёт о строгом соответствии наших интерпретаций бомовской теории, либо какой-то иной релевантной ей точки зрения, будь то теория голографической Вселенной, множественности миров или упомянутая в гл.1 теория бутстрапа Дж. Чу. Эти и некоторые другие близкие им концепции используются лишь как самый общий естественнонаучный фундамент, на основе которого, уже без всякой оглядки на гуманитарные фантазии «технарей», будут выстраиваться ключевые положения вполне самостоятельной культурологической теории.
Одним из камней этого фундамента выступает складывающаяся в современной квантовой космологии теория «скалярного поля», которая объясняет феномен «тёмной энергии», охватывающей более 70 % (по другим источникам – от 50 % до 90 %) энергии и массы Вселенной и возможную природу физического вакуума. Скалярное поле есть чистое «воплощение» трансцендентного, не имеющее никаких эмпирических проявлений, но в силу своей нелокальности присутствующее везде и во всём в качестве абсолютной потенциальности, пустоты, содержащей почти бесконечную энергию и почти бесконечный потенциал осуществлений. Теория эта с представлениями о трансцендентном коррелирует ещё и в том отношении, что «мгновенное» распространение влияния (феномен нелокальности в КМ) объясняет распространением возмущения скалярного поля. Само возникновение Вселенной в теории скалярного поля объясняется «мгновенным» распространением этого возмущения вследствие квантовой флуктуации: последняя, будучи неизмеримо усиленной условно бесконечной энергией скалярного поля, и привела к Большому Взрыву[147].
Здесь нужна ещё одна оговорка. Введение понятия импликативного мира (ИМ) для данного исследования весьма важно. Однако мне не хотелось бы центр проблемы смещать в сторону ожидаемых и надоевших споров о том, существует ли этот мир «на самом деле» или нет. Для меня доказательством его существования являются не только теоретические выкладки и экспериментальные данные КМ, но также и весь опыт мировой культуры, неизменно нацеленный на постижение этого самого мира. Для современного научно-философского интеллекта после Геделя, Поппера и Куна рафинированного в своём скептицизме и гиперкритицизме, в принципе нет никаких достоверных доказательств существования чего-либо, а достижение аподиктического знания мерцает романтической мечтой, ценимой исключительно за её недостижимость. Поэтому я принципиально не настаиваю на валидности своих аргументов в вопросе об онтологии ИМ. Верифицировать его невозможно даже с применением расширенного и модифицированного инструментария нетрадиционных логик (fuzzy logic и др.), ибо для адекватного дискурсивного постижения ИМ недосягаем в принципе. В сетку дискурсивных определений можно вписать разве что косвенные его проявления в мире эмпирическом.
Впрочем, ограниченность бивалентной логики очевидна ещё на «дальних подступах» к образам ИМ – в анализе мифологической когнитивности с её поливалентностью [363, p. 235 и далее]. В мифообразовании, как и в детском мышлении, мы наблюдаем изначальную неиерархизованную рядоположенность разных типов связи: по функции, по смежности, по общности признака, по контексту соположения, по отношению часть – целое и др. Причинно-следственная связь в общепринятом рациональном понимании изначально занимает не более чем равноправное место в общем ряду. И лишь пошаговые, как в онтогенетическом, так и в историко-филогенетическом ряду, активизация и развитие левополушарной когнитивности постепенно выводят каузальность на вершину иерархии осмысляемых типов связи между вещами. Впрочем, победа каузальной логики нередко оказывается мнимой.
Ознакомительная версия.
