XXI. К Петрову дню следующего года, так как в Риме стояла сильнейшая жара и так как я провел там всю зиму 1543 года, я вернулся во Флоренцию, где, проживая у мессера Оттавиано деи Медичи в его доме, который я с полным правом мог называть своим, я для его кума мессера Бьяджо Меи из Лукки написал алтарный образ того же содержания, что и тот, который я написал мессеру Биндо для церкви Санто Апостоло, сделав, однако, все по-другому, кроме замысла. Когда он был закончен, его поместили в Лукке в церковь Сан Пьеро Чиголи в капеллу заказчика. На другой доске, а именно высотой в семь локтей и шириной в четыре, я написал Богоматерь, св. Иеронима, св. Луку, св. Цецилию, св. Марфу, св. Августина и св. Гвидона-отшельника. Образ этот был установлен в Пизанском соборе, где было много других образов, написанных превосходными мастерами. Но не успел я его дописать, как попечитель названного собора тотчас же заказал мне другой, тоже с Богоматерью, но на котором я, чтобы отличить его от первого, изобразил ее у подножия креста с мертвым Христом на коленях, в вышине – распятых разбойников, а при ней вместе с Мариями и Никодимом – святых, покровителей этой капеллы, так что они в совокупности своей придают согласованность и прелесть истории, изображенной на этом образе.
XXII. Снова вернувшись в Рим в 1544 году, помимо многих картин, выполненных мною для разных друзей, перечислять которых по имени не стоит, я по рисунку Микеланджело написал Венеру для мессера Биндо Альтовити, взявшего меня в свой дом, а для флорентийского купца Галеотто да Джироне маслом на доске – Снятие со Креста, каковое было установлено в его капелле в римской церкви Сант Агостино. А для того чтобы иметь возможность писать этот образ на досуге вместе с некоторыми другими вещами, заказанными мне Тиберием Криспо, кастелланом Замка Св. Ангела, я удалился на другой берег Тибра во дворец, некогда построенный епископом Адмари под церковью Сант Онофрио и впоследствии обставленный кардиналом Сальвиати-младшим. Однако, чувствуя недомогание и усталость от бесчисленных трудов, я вернулся во Флоренцию, где написал несколько картин и в том числе одну, изображающую Данте, Петрарку, Гвидо Кавальканти, Боккаччо, Чине да Пистойя и Гвиттоне д'Ареццо. Впоследствии Лука Мартини тщательно проверил ее по древним портретам этих писателей, после чего с нее было написано много копий.
XXIII. В том же 1544 году, будучи приглашен в Неаполь доном Джанматтео из Антверпена, генералом ордена Монте Оливето, с тем чтобы я расписал трапезную одного из орденских монастырей, построенного королем Альфонсом I, я, как только приехал, готов был отказаться от этой работы, так как трапезная и весь монастырь были построены в древней архитектуре со стрельчатыми, низкими и плохо освещенными сводами и так как я опасался, что большой чести я себе этим не заработаю. Однако по настояниям дона Миньято Питти и дона Ипполито из Милана, близких моих друзей и визитаторов этого ордена, я в конце концов все же на это согласился. И вот, понимая, что у меня ничего путного не получится, если только всяким обилием орнамента я не ослеплю взоры тех, кому придется глядеть на множество разнообразных фигур этой росписи, я решил отделать лепниной все своды этой трапезной так, чтобы богатые членения в современном вкусе скрыли всю ветошь и нелепость этих арочек. В этом большую помощь оказали мне своды и стены, которые, по обычаю этого города, были выложены из туфа, распиливаемого, как дерево, или, вернее, как недообожженный кирпич, ибо это давало мне возможность выпиливать поля филенок, овалов и восьмиугольников, пользуясь для утолщений клиньями и накладками из того же туфа.
Так, придав тамошним сводам должные соразмерности при помощи лепнины, которая в современной своей обработке применялась в Неаполе впервые, и в особенности проделав это с продольными торцовыми стенами трапезной, я написал в ней маслом на дереве шесть картин высотой в шесть локтей по три картины для каждого торца. На трех из них, над входом в трапезную, я изобразил нисхождение манны на еврейский народ в присутствии Моисея и Аарона, которые ее собирают, причем в этой истории я старался показать разницу в поведении и в одежде женщин, мужчин и детей и то чувство, с каким они собирают и укрывают манну, вознося свои благодарения Господу. На торцовой стене в конце трапезной изображен Христос за трапезой в доме Симона и Мария Магдалина, слезами своими омывающая ему ноги и вытирающая их своими волосами, всей фигурой своей обнаруживая раскаяние в своих грехах. История эта распадается на три картины: в середине – вечеря, справа – поставец, заставленный сосудами различной и причудливой формы, а слева – хлебодар, подающий к столу. Свод был разбит на три части: первая посвящена Вере, вторая – Религии, третья – Вечности. Каждая из этих фигур, находясь в середине, окружена восемью Добродетелями, указующими монахам, которые вкушают пищу в этой трапезной, на то, что им потребно для их жизни и их совершенства. А для обогащения поверхностей свода я заполнил их гротесками, которые в сорока восьми филенках обрамляют сорок восемь небесных знаков, а в шести более крупных и богато обрамленных полях под окнами продольных стен этой трапезной я написал шесть притч Иисуса Христа, подходящих для данного места. Со всеми этими картинами и узорами согласуется и богатая резьба панелей.
XXIV. Засим я для главного алтаря тамошней церкви написал образ высотой в восемь локтей с изображением Богоматери, приносящей в храм к Симеону малютку Христа, замыслив эту историю по-новому. Однако важнее всего то, что после Джотто в этом столь именитом и большом городе до сих пор еще не бывало таких мастеров, которые создали бы в живописи что-нибудь значительное, хотя извне туда и было завезено кое-что работы Перуджино и Рафаэля, поэтому-то я всячески изощрялся писать так, чтобы мне в меру моего скудного умения все же удалось разбудить местные таланты, направив их на создание больших и достойных вещей. И вот по той или иной причине, но с того времени там стали появляться отличнейшие лепные и живописные произведения. Кроме вышеназванных живописных работ я на своде тамошней монастырской гостиницы написал фреской с фигурами в натуральную величину Христа, несущего крест, и многих святых, которые в подражание ему также несут каждый свой крест в доказательство того, что каждый, кто поистине желает следовать за ним, должен с долготерпением сносить все превратности, коим мы подвергаемся в миру. Для генерала же названного ордена я на большом холсте изобразил Христа, который, явившись апостолам во время кораблекрушения, берет за руку св. Петра, бежавшего к нему по воде и боявшегося утонуть. А на другом холсте я написал для аббата Капеччо Воскресение.
Закончив эти вещи, я для вице-короля дона Пьетро Толедского в его саду в Поццуоло расписал фреской капеллу, украсив ее тончайшей лепниной. Для него же предполагалось расписать еще две большие лоджии, но дело это не состоялось по нижеследующим причинам. Так как между вице-королем и названными монахами возникли какие-то недоразумения, пристав со своей стражей явился в монастырь, чтобы задержать аббата и нескольких монахов, которые во время процессии повздорили из-за местничества с черными монахами. Однако монахи оказали сопротивление и, призвав на помощь человек пятнадцать юношей, которые вместе со мной выполняли лепные и живописные работы, ранили нескольких стражников. И вот, так как юношей этих пришлось под покровом ночи как-нибудь удалить, они все разбежались кто куда.
XXV. Оставшись, таким образом, вроде как в единственном числе, я не только не успел расписать лоджии в Поццуоло, но и не написал всех двадцати четырех картин из Ветхого Завета и из жития св. Иоанна Крестителя, которые, поскольку жить мне долее в Неаполе надоело, я взял, чтобы их дописать, с собою в Рим, откуда я отослал их в законченном виде обратно в Неаполь. Там они были развешаны вдоль панели и на шкафах из орехового дерева, выполненных по моим рисункам и архитектурным проектам в сакристии церкви Сан Джованни Карбонаро при августинском монастыре братьев отшельников-обсервантов. Этим же монахам незадолго до этого я для одной из наружных капелл их церкви написал на дереве распятого Спасителя и сделал это по просьбе их генерала Скрипандо, ставшего впоследствии кардиналом. Также на середине подъема лестницы в названном монастыре я написал фреской св. Иоанна Евангелиста, созерцающего Богоматерь, облаченную солнцем, стоящую на лунном серпе и увенчанную двенадцатью звездами.
В том же городе для флорентийского купца и моего ближайшего друга мессера Томмазо Камби на четырех стенах одной из зал в его доме я изобразил Времена года, а на террасе, где я устроил фонтан, – Сон и Сновидение. Для герцога Гравина я написал волхвов, поклоняющихся Христу на образе, который он увез в свои владения, а для Орсанки, секретаря вице-короля, – другой образ с пятью фигурами вокруг Распятия и много всяких картин.
